мы не одни
Одно из самых тяжелых в жизни положений – это положение одиночества. Даже там, куда люди уходят из мира спасаться в уединенном подвиге, даже там, где человек ищет единения с Богом, общения с Ним, ничем не прерываемого и не развлекаемого, – даже там считается трудной жизнь совершенного одиночества.
Пусть инок знает путь только в церковь и трапезу, да на послушание, проводя все остальное время в безмолвии и сосредоточении у себя в келье. Пусть он и встречаясь с братией ведет себя молчаливо, не проронит слова ни на трапезе, ни встретив кого-нибудь при входе и выходе из церкви, а за послушанием молча мысленно совершает спасительную Молитву Иисусову, – одно то, что он видит братию вокруг себя, доставляет уже ему немалое утешение.
Как-то легче творить тот подвиг, который одновременно с тобой творят многие люди. Как-то легче выстаивается долгая служба, когда вокруг себя видишь длинные ряды так же, как и ты, неподвижно стоящих иноков. Как-то легче терпеть и суровый пост, и тяжелое послушание, когда видишь целый монастырь постящийся, как и ты, и много иноков, делящих с тобой тяжесть послушания…
Тяжела жизнь одиночества даже и для подвижников. Недаром один из величайших русских отшельников говаривал, что инок, живущий в общежитии, борется с духами злобы, как с волками и лисицами, а инок, живущий отшельнически, – как с леопардами и львами.
Если так тяжело одиночество для души, которая отреклась от мира и все свое счастье положила в стремлении к Богу, если одиночество смущает такую душу, которая отказалась от того, чтобы искать привязанностей людей, и ищет Бога только одного, познает непосредственно одни Божии совершенства и им одним поклоняется, пред ними одними благоговеет, ими одними утешается, то как тяжело одиночество в миру! Как тяжело оно для людей, которые мира не отрекались и которые ищут счастья в союзе с другими душами. А между тем духовное одиночество есть самый распространенный и, быть может, наиболее грызущий людей недуг душевный.
И наиболее человек одинок в своих самых высоких тайных мечтах, в самых своих лучших и благородных стремлениях.
Вы пламенеете усердием к какому-нибудь святому. Его светлая земная жизнь, оказанные им высочайшие дела милосердия, оброненные им во славу Церкви слова, провозглашенное им учение – все это наполняет вашу душу восторгом, и вы хотели бы зажечь такой же восторг в отношении к этому праведнику в другой душе.
И вы начинаете повествовать о нем подходящему, по вашему мнению, человеку, в котором в самом есть много высокого и который, как вам кажется, мог бы особенно душевно отнестись к этому чтимому вами праведнику.
Но вас слушают рассеянно. Очевидно, ни малейшее волнение не охватывает души слушающего. И вам становится не только досадно, но как-то стыдно перед самим собой, что вы выставили напоказ свое хорошее, глубокое, искреннее чувство пред человеком, который в нем ничего не понял.
Ваша душа вознегодовала. Вы услышали о какой-нибудь страшной несправедливости, вы полны ненависти