заключение: детей быть не может, потому что ваша жена больна злокачественным поражением лимфатических узлов. В возрасте четырнадцати лет она получила радиоактивное облучение и два курса химиотерапии. Услышав это, я просто обомлел.
– Так значит она обречена и не жилица на этом свете?!
– Скрывать не будем, самое большее ей отпущено пять лет жизни.
Когда я вышел от них, на мне, как говорится, лица не было.
– Олеся, что же ты мне раньше не сказала о том, что больна?
– Ну, я была больна, когда мне было четырнадцать лет. Так меня после лечили. Я даже забыла об этом и не придавала своей болезни никакого значения.
Я ей, конечно, всего не сказал, но только сообщил, что детей у нас не будет. Кстати, она и не очень этим была огорчена.
После этой консультации мы вместе прожили еще пять лет, и тут я вижу – моя Олеся начала сдавать. Чудовище, которое давно поселилось в ее молодом теле, проснулось и начало его быстро разрушать. Недомогание, упадок сил, температура стали сводить ее в могилу. Специалисты сказали, что процесс остановить уже невозможно. Я испросил себе у Владыки отпуск и, чтобы как-то ее развлечь, стал возить болящую по всяким прекрасным, Богом созданным местам. Кончался май месяц, в поле зеленела озимая пшеница, в степи шумело пышное разнотравье, а в небе пели жаворонки и щебетали ласточки. Олеся сидела на теплой, прогретой солнцем, земле, и я приносил ей охапки цветов, из которых она плела венки. Одним венком она украсила свою голову, и сквозь цветы и листья смотрели на мир ее прекрасные глаза, другие венки мы пустили по течению реки. Я возил ее и в Сочи к морю, под безоблачные голубые небеса. Пляжи еще были пустынными, и она любила долго сидеть на берегу, перебирая тонкими бледными пальцами гладкие камешки, и слушала, как тихо плещутся о берег набегающие морские волны. Я заметил, что она уже была в состоянии какой-то отрешенности от жизни своей задумчивостью и молчаливостью, хотя, может быть, не вполне сознавала, что уходит из этого мира.
Тихо отошла она в другой мир в самый разгар лета, в самое торжество симфонии жизни. Отпевали мы ее в нашей церкви по полному чину вместе с приехавшим из другого прихода священником. Когда опустили гроб в землю и я услыхал грохот комьев, падающих на крышку гроба, я убежал в свой опустевший дом, упал на наше брачное ложе и залился слезами.
Вначале одиночество было мучительно и как бы безысходно, но я старался все время заполнять служением в церкви и чтением Псалтири. В городе я заказал памятник из белого мрамора, и, когда он был установлен на ее могиле, я вроде немного успокоился. В конце лета под осень я понял, что мне больше здесь не жить. У правящего архиерея я испросил благословение на отъезд и получил отпускную грамоту. Все, что было в доме, и все хозяйство я оставил священнику, который приедет заменить меня. С собой я взял деньги и машину и рано утром выехал в направлении на северо-восток, в глубину России искать себе места в монастыре. Много я объехал святых мест, пока ни нашел старинный