goddesses! How are you doing?
Please, heed my voice and sad request:
Are you the same? Or other huris
Have occupied on stage your place?
Could I again hear your great chorus,
Could I see Russian Terpsichore’s
By soul performed exalted flight?
Or dismal glance will fail to find
On the dull stage the well-known faces,
And watching through lorgnette the world
I’ll be bystander sad and cold,
Indifferent to the new graces,
And yawning calmly and speechless
Will be remembering the past?
XX
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, все кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет,
И быстрой ножкой ножку бьет.
XXI
Всё хлопает. Онегин входит,
Идет меж кресел по ногам,
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам;
Все ярусы окинул взором,
Всё видел: лицами, убором
Ужасно недоволен он;
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеянье взглянул,
Отворотился – и зевнул,
И молвил: «всех пора на смену;
Балеты долго я терпел,
Но и Дидло мне надоел».
XX
The hall is full, the boxes flashing,
The stalls and armchairs are in boil,
The circle top with clapping splashes,
A curtain rustles in a whirl.
Airy, magnificent and brilliant,
And to a fiddlestick obedient
Istomina stands in a crowd
Of nymphs, who make a nice background.
One of her feet touches the floor,
The other circles fairy light,
She suddenly jumps and is in flight,
Like fluff produced by Aeolus blow;
Now twists her waist, and now untwists,
By one quick foot the other beats.
XXI
All clapping. Here’s Onegin coming,
He walks through armchairs, steps on feet,
And his lorgnette aside aligning
To unknown ladies in box seat;
The theatre’s circles he glanced over,
Disliked the faces and adornments,
Vulgar and tasteless all that found,
Exchanged the bows with men around,
Casted his gaze straight to the stage,
And did it with a vacant look,
Averted, yawned and did conclude:
“It is right time all that to change.
Ballets awake in me just bore,
Didlo doesn’t stir me anymore”.
XXII
Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят;
Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони:
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.
XXIII
Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерный
Одет, раздет и вновь одет?
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной, –
Всё украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.
XXII
The