лишь вялый баул, новенький черный комплект «тимбирлэнда» и фуфайка, тоже черная.
Подавленный видом человека-мухи, – ни разу не смог поймать его взгляда, посмотреть в его глаза, – я улегся на верхнюю шконку, уставился в потолок. Присутствие рядом такого пассажира явно не спроста. Мысли в голову полезли противные: «Если утром хочешь проснуться, то ночью лучше не спать, придушит и к решке подвесит или к моим же нарам…
Да какая разница, где болтаться… А спать-то хочется… Мэра Подольска Фокина где-то здесь повесили…»
Тягостные размышления в дреме прервал скрежет тормозов, и дверной просвет закрыла… беззубая улыбка Бубна. Испытав спасительное облегчение, я спустился на землю. Слово за словом, Серега быстренько пробил нового соседа. По фамилии Нестеров, из курганских, получил семнадцать лет строгача, отсидел десятку, сюда привезли из Иркутской зоны якобы для «показаний по убийству Листьева». Поскольку в свое время курганские не гнушались ни воровской, ни ментовской кровью, им были обеспечены кресты (воровской приговор) и точковка (особый контроль, команда по зонам – прессовать). Мусора их безжалостно ломали, блатные убивали по тюрьмам и этапам.
– Старшой, давай с телевизором, с холодильником порешаем. – Бубен по-свойски пытался приболтать продольного через запертую кормушку.
– Завтра пиши заявление, – последовал дежурный ответ.
В хате воцарилась непривычная тишина. Есть не хотелось, да и еды особо не наблюдалось. Занялись чаем. Глаза слипались. Настроение и обстановочка к общению не располагали.
– Вань, готово, спускайся. – Бубен прогнал мою набегавшую дремоту.
– Чего? – промямлил я спросонья, вынужденный вновь озирать тюремные стены.
– Чайку, – подмигнул Бубен. – Не водка, правда, много не выпьешь.
– Чаю так чаю.
Бурый завар был уже разлит по казенному алюминию. Выпили. Покурили. Помолчали. Эйфория накатывала мягко, легкой волной бархатного прибоя. Сонливость уходила вместе с чувством роковой перемены. Сознание охватывало вдохновенное красноречие. Мне вдруг открылось, что никогда не встречал столь приятной, благодарной и понимающей меня аудитории. Каждое слово падало на благодатную почву и возвращалось ко мне усиленной энергетикой. Я включился как радио: говорил много, долго, красиво, жадно, словно боялся не успеть выговориться, боялся упустить главное, потерять тему и тему, следующую за этой темой. Соседям достаточно было время от времени подкидывать поленья вопросов в топку моего словоблудия, и исповедальное пламя разгоралось с новой силой.
Бубен старался не оставаться в долгу. Как говорится, откровенность за откровенность. Моему вниманию была предложена захватывающая история растерянных зубов и пальцев, не обошлось и без увлекательной автобиографии. Сергей рос без отца, мать трудилась поваром в «Праге», последнее обстоятельство определило не только кулинарные способности Сергея. Уже в школе Бубен начал фарцевать «фирменной» джинсой