чрезмерной склонностью к бережливости хранила ненужные, давно вышедшие из употребления вещи. Что-то вроде пастбища для старых кляч, только менее живописное.
Бабушка заглянула туда всего на полминуты, чтобы схватить напольный вентилятор для моей спальни, и тотчас вывела меня вон, прежде чем я успела снять хотя бы один пылезащитный чехол. Впрочем, я успела услышать какофонию голосов, которая, казалось, всегда сопровождала старые вещи. Схватив вентилятор, она вывела меня прежде, чем любой из голосов узнал меня и окликнул по имени.
Взявшись за дверную ручку, я постояла пару мгновений, думая о предстоящей задаче. Я постаралась направить все свои мысли внутрь себя, чтобы заблокировать все, чего мне не хотелось видеть или слышать. Мне не нужно было оглядываться назад, чтобы понять, что моя мать делала то же самое. Медленно повернув ручку, я начала подниматься по мансардной лестнице. Мать шла позади меня, ее рука в перчатке скользила вверх по перилам.
Бледно-серый свет, проникавший сквозь овальное окно на фасаде дома, мягко освещал призраки покрытой чехлами мебели и кучи разных вещей. Схватив нечто похожее на ножку стула, я расправилась с паутиной, которой были затянуты все углы. Впрочем, древние клочья паутины лежали и на дорожках, которые кто-то когда-то проложил, передвигая мебель.
Вынув из сумочки предусмотрительно положенный в нее фонарик, я включила его, чтобы посветить в самые темные закоулки чердака.
– Нынешние владельцы не намерены брать с собой ничего из этого, так что, если тебе что-то нужно, ты так и скажи. В противном случае они просто наймут кого-нибудь, чтобы отвезти все это на свалку.
Крепко сжав перед собой руки, мать кивнула. Когда я была маленькой, я как-то раз спросила у нее, почему она все время носит перчатки, на что она ответила, что это потому, что у нее всегда мерзнут руки. Повзрослев, я однажды дотронулась до шляпы в магазине винтажной одежды и увидела, как у меня перед глазами промелькнула чья-то жизнь. И тогда до меня дошло. Хотя со мной это случалось довольно редко, я сделала вывод, что с матерью это бывало довольно часто, раз она была вынуждена постоянно прикрывать руки. Мой отец этого терпеть не мог. Я хорошо помнила, как он не раз прятал ее перчатки.
Мы обе медленно огляделись по сторонам, рассматривая высвеченные лучом фонарика вещи. Здесь высились груды всевозможного хлама, какой обычно можно увидеть на гаражных распродажах, но было также немало мебели и прочих мелких вещей, вроде латунных каминных щипцов и утюгов, а также стопка картин у дальней стены под окном.
Я остановилась возле колыбели – совершенно целой, но с изъеденным молью детским одеяльцем внутри. Для человека сентиментального, питающего интерес к семейной истории и прошлому, такая вещь, вероятно, была бы ценна сама по себе, если не в финансовом отношении.
Я отвернулась и прошла мимо, радуясь тому, что я не принадлежу к числу тех заблудших душ, для которых воспоминания о давно умерших людях занимают первые строчки в списке приоритетов. Эти чокнутые тратили на приобретение старых домов неимоверные суммы, а потом еще столько же на