угодно, говорить «желтый кадмий», хотя кадмий был открыт только в тысяча восемьсот семнадцатом году. Ранее середины восемнадцатого века такого пигмента не существовало.
Короткая канонада.
– Да, я «всего лишь» реставратор. Это значит, что я способна датировать полотно по определенным параметрам, исходя из анализа данного пигмента. Существуют и другие методы датировки. Например, если вы не профессионал, но обладаете «определенным чутьем», то вам позволительно датировать картины абсолютно любым периодом.
Обычно на этом заказчик прикусывает язык, что неудивительно. Впрочем, не всегда.
– Нет, мы сняли верхний слой.
– Нет, мы подвергли химическому анализу каждый слой краски, вплоть до холста.
– Нет, исключительно с вашего согласия.
– Нет, мы ничего не повредили.
На протяжении всего разговора она сохраняет хладнокровие. Потом говорит:
– У меня есть к вам предложение. – И делает паузу, чтобы завладеть вниманием клиента. – Когда вы оплатите наш счет и заберете картину, мы пришлем вам исчерпывающие результаты анализа и полное заключение. Не понравится – можете сжечь.
На этом переговоры обычно завершаются. И Джиллиан вешает трубку… не то чтобы с торжествующим, но с самоуверенным видом.
– Он не скоро обратится к нам повторно, – говорю я, подразумевая, в частности: стоит ли расшатывать бизнес?
А она в ответ:
– С такими свиньями я дел не имею.
Кто-то может подумать, что работа у нас тихая, научная, но бывает, на нас серьезно давят. Вот, например, один мужчина приобрел на торгах, где-то в провинции, некое полотно, которое понравилось его супруге, и, поскольку это была библейская сцена в темных тонах, решил, что купил Рембрандта. Ну или «типа того», как он выразился. Картина обошлась ему в шесть тысяч фунтов, и он прикинул, что расчистка и анализ станут дополнительным вложением, способным взвинтить первоначальную стоимость полотна в десятки, сотни или тысячи раз. Как же он взъелся, узнав, что после расчистки и необходимой реставрации картина потянет на те же шесть тысяч, да и то если на нее клюнет какой-нибудь толстосум.
Джиллиан очень прямолинейна. И с ходу различает фальшивки. Как среди картин, так и среди людей. И прежде, и сейчас.
ОЛИВЕР: Вот ведь что занятно. Я высадил моих юных правопреемниц и наследниц по завещанию у местного пункта принудительного кормления, где милым птенчикам нежно массируют шейки, пока Большая Шишка пичкает их кукурузными зернами знаний. Квартира выглядела так, будто лары и пенаты накануне устроили там грандиозную пирушку, и когда я, верный своей артистической склонности к превращению хаоса в упорядоченность, сложил кое-какую посуду в раковину и размышлял, чем заняться дальше – то ли в очередной раз открыть «Неопубликованное» Салтыкова-Щедрина, то ли три часа ублажать себя мануально (ну-ну, не завидуйте, я пошутил), – надсадно-утробное бурчанье телефона напомнило мне о существовании того, что философы тенденциозно именуют внешним миром. Быть может, звонил