пыль и горелая земля. Ни еды, ни воды. Может, кто-то и остался в убежищах, но сидеть им придется долго. У нас тут от радиации относительно чисто, Зона каким-то образом ее перехватывает, но ее уже больше ничего не держит. Ни кордоны, ни солдатики, понимаешь? Но Зона – это хорошо, она нам защиту от всего дает, главное – дурака не валять, – Коваль вздохнул и выпустил струю дыма вниз, коротко задумавшись о чем-то. – Мы сейчас имеем что? – спросил он.
– Что? – не понял Яков.
– Мы сейчас имеем немного времени. Гнус обойдет шарик, стукнется друг о друга – и что потом будет делать?
– Что будет делать? – открыв рот, опять переспросил Яков.
– Пойдет обратно. Пойдет туда, где еще есть жизнь. Но если отсюда шли десятки тысяч, то назад пойдут сотни миллионов… понимаешь?
Яков выдохнул от внезапно нахлынувшей слабости и оперся на стоящий рядом верстак. В голове зашумело, уши стали горячими, а мысли бросились врассыпную, пытаясь представить, что такое единовременно миллион единиц гнуса на этом полустанке. Представить не получалось, но картина тел, стягивающихся со всех сторон к единственному светлому пятну ангара, пусть и нечеткая, порезанная безумием и отчаянием, холодила сердце и вызывала дрожь в руках.
– Когда? – сипло спросил Яков.
– Когда они придут сюда? – уточнил Коваль. – Я не знаю, никто не знает. Может, через месяц, может, через два, а может, через неделю… Одно ясно: когда процесс их возврата начнется, их будет не остановить.
– А что тогда делать?
Коваль выкинул окурок в траву у ног и наступил. Брови сошлись вместе, глаза превратились в щелки.
– Два варианта. Первый – это спрятаться и пережить их всех под землей. Забиться под камни, в шахтах, на километры вниз. Завалить выходы, входы, приготовиться жить там несколько лет. Но тогда, когда мы выйдем на свет, мы увидим, что на поверхности нет ничего. Ничего невозможно будет вырастить. Земля здесь и в Зоне будет мертва на сотни метров в глубину. Ни травинки, ни деревца, ни насекомых, ни бактерий, и мы просто сдохнем с голоду, сожрав в итоге друг друга. Мы станем почти такими же, как гнус, только не сразу, а сначала предав Зону, потом – друг друга, потом – себя… Либо второй вариант, – Коваль поднял голову, его глаза сверкнули. – Упереться пятками в землю! За каждый метр, за каждый кусок земли, за каждую травинку, за себя, за товарищей, за все живое! – Коваль на секунду стал словно вырезанным из камня. – Сталкеры сделали выбор, Яков! Скажи, что думаешь ты?
Яков сглотнул слюну. Дыхание стало ровным и спокойным. Руки вновь сильными, а воздух – легким. Решение было очевидным и само собой разумеющимся.
– Я с вами, – ответил он. – Что нужно делать?
– Я и не сомневался, – кивнул Коваль. – А делать нам нужно многое. У нас есть воскресшие. Они чувствуют живых и неживых не хуже, чем гнус, но их мало… сотни две-три, будут еще, но не сразу, – Коваль отодвинул Якова от верстака, на который незаметно оперся боец. – Вот, смотри, что у нас есть.
На двухметровом в длину верстаке, окруженном коробочками с разными мелкими болтами, заклепками