поправил его я и усмехнулся. – Секрет фирмы. Потом расскажу.
– Потом – так потом, – согласился Орлов. – Ладно, езжай к нему домой, только языком особо не трепи. Свой приезд, как и в случае с Юрченко, объясняй аварией. Об убийстве Здановского – ни гу-гу. И жди меня.
– Есть, – ободрённый похвалой, шутливо козырнул я и повесил трубку.
В отличие от словоохотливого Рябушинского, консьержка дома Шварценберга, угрюмая седовласая бабка с брезгливым отёчным лицом и колючими глазами, словно воды набрала в рот. Её ответы были уклончивы и немногословны. Каждое слово вытягивалось из неё чуть ли не клещами. Сообщение о гибели Кулахметова не вызвало в ней никаких эмоций. Она лишь равнодушно пожала плечами, словно этим говоря: погиб – так погиб, мне то что.
– Не знаю я, с кем он жил. Может один, может не один – меня это не касается. … А что мне о нём говорить? Жилец как жилец. Жил, приходил, уходил. … Не знаю я, чем он занимался. Какое мне до этого дело? Порядок не нарушал – и ладно…
Промучившись с вредной старухой минут десять, я решил оставить это бесполезное занятие. Бесполезное потому, что неразглашение сведений о жильцах было негласным правилом всех престижных доходных домов. А дом Шварценберга к таковым относился. Это помогало привлечь богатых постояльцев. Обеспеченные люди вряд ли выберут для проживания место, где их личную жизнь станут выставлять напоказ. Поэтому управляющие, консьержки, дворники и прочий обслуживающий персонал развязывали свои языки только в крайних случаях, если делишки жильцов шли вразрез с уголовным кодексом. «Верблюд» этому «требованию» соответствовал, но говорить о его причастности к убийству Здановского было пока нельзя. Поэтому я отошёл в сторонку, уселся в одно из стоявших в холле кресел и принялся ждать своего патрона.
Наконец он появился. Вместе с ним была Лида.
– Ну как? – тихо спросил наш шеф, кося глазами на консьержку.
– Глухо, – ответил я.
– Глухо? Ну, давай я попробую.
Орлов подошёл к стойке и положил перед старухой фотографию мёртвого Кулахметова.
– Это ваш жилец?
Та взглянула на снимок и вздрогнула.
– Господи, где же его так покорёжило?
– Под машину попал.
Консьержка обильно перекрестилась. Наш шеф пристально посмотрел на неё. В его глазах сверкнул едва уловимый огонёк, что было хорошим предзнаменованием.
«Считал типаж», – понял я.
Лицо Орлова подобрело. Он опёрся о стойку, взял фотографию и тяжело вдохнул.
– Вот она, современная молодёжь, – посетовал он. – Носятся чёрти куда, сломя голову, оттого и гибнут. Не слушают нас, стариков. Вот бог их за это и наказывает.
– Ой, не говорите, – согласилась старуха. – Дети, конечно, изменились. Никакого сладу с ними нет.
– Чтобы в наше время дети сказали родителям что-то поперёк – такого и представить было нельзя, – продолжал нагнетать наш шеф, видимо учуяв в данной теме слабую точку консьержки. –