Здесь один из агентов снял телефонную трубку, набрал соответствующий номер и спросил кого-то: «Ну как у вас дела?»
Что ему ответил вызываемый им номер, для меня было неизвестно, но вызывавший сказал: «У нас все хорошо!»
Из этого разговора я понял, что он звонил ко мне на московскую квартиру и что там, вероятно, идет обыск. Если да, то надо полагать, что с обыском пришли ночью, с 24 на 25 апреля[4].
В действительности так и было.
Вот, как мне рассказали впоследствии, было дело.
2. Обыск в квартире
В ночь на 25 апреля в квартиру пришли два офицера в форме НКГБ, прошли через коридор в комнату Полонских, там разделись и потом постучались в мою комнату; в комнате была одна жена.
Она была в недоумении: кто мог прийти к нам в столь позднее время? А еще больше была поражена, когда открыла дверь и увидела перед собой двух человек в военной форме.
Эти два молодца вошли в комнату и предъявили ей документы на право обыска[5]. Вместе с ними было двое уполномоченных[6] из жильцов нашего дома.
После предъявления документа на право обыска они немедленно приступили к делу.
Обыск продолжался довольно долго.
Он проводился не только в моей комнате, но и на чердаке, в сарае – там копали и рыли землю, ища чего-то.
Впоследствии я узнал, что они искали где-то якобы зарытые в землю деньги.
Оказывается, Полонская Е.Н., живущая с нами в одной квартире[7], рассказывала Щелкунову С.М., что я из Маньчжурии привез 25 000–30 000 руб. (показания Щелкунова на следствии[8]). А раз Полонская говорила Щелкунову, то, соответственно, она не могла умолчать и перед работниками НКГБ, но, к стыду агентуры, а главное, к стыду четы Полонских, нигде ничего инкриминирующего меня найдено не было.
При обыске было изъято:
– 2 фотоаппарата, из них один принадлежал дочери, на что из таможни было выдано свидетельство на ее имя;
– пишущая машинка «Ундервуд»;
– двое дамских золотых часов, принадлежащих жене и дочери.
Произвели опись домашних вещей, одежды и обуви, принадлежащих мне. Все это было оформлено соответствующим документом.
• • •
В Загорском отделении НКГБ пробыли 20–30 минут, а потом отправились в Москву.
В Москву меня доставили около трех часов дня – на Лубянку к зданию НКГБ.
3. В тюрьме на Лубянке[9]
Ввели в здание, поместили в бокс. В боксе меня тщательно обыскали, заглядывая во все телесные верхние и нижние отверстия с приседанием…
И вот внизу пальто между швами как-то попала медная монета, о которой я не имел представления. Охранник, как только ее обнаружил, возгорелся радостью, что «вот, вы заранее готовились попасть сюда, потому и спрятали медную монету и думали пронести ее в тюрьму». Как я его ни убеждал, что это неправда и что вряд ли найдется какой-либо советский человек, который бы готовился заблаговременно попасть в этот дом, мои слова на него не имели