большая надежда на справедливость и беспристрастность нашего следствия…
Как я в то время был наивен и глуп, что верил в справедливость и беспристрастность следственных органов.
Несмотря на все мои дневные переживания, усталость брала свое. Я разделся, разобрал постель, лег в кровать и вскоре заснул крепким сном, забыв все дневные и ночные невзгоды.
Мой сон был недолгим. Вскоре я услышал звук отпираемого замка, в комнату вошел дежурный и объявил, что я должен быстро одеться, собрать свои вещи и выйти.
Я быстро встал, оделся, взял вещи, и дежурный вывел меня во двор.
Во дворе было еще темно, кругом глубокая тишина, с непривычки было жутко.
В стороне стоял воронок[15]. Дверь воронка открыли, и мне предложили войти. Я вошел в воронок и почувствовал, что здесь я не один, но кто здесь еще, я не знал, а спросить не решился. Перед посадкой мне сказали, чтобы я в воронке ни с кем разговоров не вел.
5. В Лефортовской тюрьме
Примерно около шести часов утра меня привезли в Лефортовскую тюрьму[16].
Ввели в бокс, произвели тщательный обыск, заглядывая в верхние и нижние телесные отверстия, да еще с приседанием; а потом отправили в душевую; после принятия душа привели в камеру и водворили на временное место жительства.
В камере стояли три кровати, две уже были заняты, а третья предназначалась мне.
Так как подъема еще не было, дежурный мне предложил разобрать кровать и лечь, что я и сделал.
Постель была чистая, на ней были две простыни, подушка с чистой наволочкой, одеяло. Причем во время сна одеялом накрываться разрешалось лишь до подбородка, голова должна была быть открыта.
Не прошло и получаса, как объявили подъем. Мы встали, заправили постели, протерли тряпками панель, которая была выкрашена масляной краской, цементный пол, оправились и умылись здесь же, в камере, где стоял стульчак и раковина для умывания.
Прошла поверка, нам предложили завтрак: хлеб, кашу, чай с сахаром. Позавтракали.
Во время завтрака я познакомился со своими камерными товарищами: один из них был студент Московской консерватории, арестованный за какие-то анекдоты; другой – поляк, нелегально перешедший польско-советскую границу.
Тот и другой здесь содержались уже примерно по 2,5–3 месяца, так что до некоторой степени им уже были знакомы местные тюремные порядки…
Впоследствии они меня проинформировали, как у них ведется следствие, как к ним применяют те или иные физические воздействия, и пояснили: чтобы избежать физических воздействий со стороны следствия и сохранить себя и свою жизнь, надо во всем соглашаться со следователем и безоговорочно подписывать протоколы, составленные им.
Для меня, советского человека, не искушенного еще тюремной жизнью, не знавшего всех «прелестей» ведения следствия, все это было большой новостью.
В моей голове не укладывалось, как это можно, чтобы советский человек, да еще член партии, не совершивший никакого преступления перед своей родиной, наговаривал на себя… И кому – советскому следователю?
Кому