– таинственное текучее движение работы? В этом союзе, в этом сотворчестве. Когда один нашел в другом душу, равную музыке. А другой – музыку, равную душе».
– Буду печатать эту блоковскую вещь – посвящу ее Образцовой, – пообещал Георгий Васильевич. – Работая с вами, я многое изменил в ритмике. Когда я пишу вокальное, я сам пою – такой у меня способ сочинения. И себя, наверное, не всегда ритмически точно записываю.
Напоследок она спела песню «Слеза». Спела, как Свиридов говорил: не романсово и не оперно. «Ехал, ехал раз извозчик…»
Ехал и взгрустнул, и с лица его скатилась горючая слеза. «Со щеки она упала и попала на кафтан, с кафтана-то соскочила и упала на портки. А с портков она упала прямо в валеный сапог, скрозь подметку просочилась и упала на песок. На песок она упала, та горючая слеза, у канавы возле дома, где Настасьюшка жила».
Дворник подмел ту слезу. Русская песня метко написала его портрет. «Брюки писаны змеей. Сапоги-то с бацацырой и калоши с ремешком. А в деревне-то невеста, и зовут его Ерём».
– Это хорошо спеть на «бис», – решительно высказался Свиридов. – После аморозо-любовной музыки, после Сен-Санса или Де Фальи!..
На том они с Образцовой расстались – расстались до концерта.
Когда все разойдутся, она дает себе краткую передышку. В ее доме поминутно звонит телефон. Огромное внемузыкальное пространство – телефонные звонки, визитеры, приливы жизни, подробности бытия и быта – все это взывает к ней, не щадя ее, требуя ее участия, души, времени. Она удивительно умеет охранить от всех посягательств суверенность и чистоту своей работы, оставаясь корректной, вежливой, приветливой.
– Ведь я уже пела свиридовские вещи, – задумчиво говорит Образцова. Голос усталый, глуховатый, но музыка еще живет в ней, не смешиваясь с миром внешним. – Пела «Петербургские песни», это было их первое исполнение в Москве и Ленинграде. Пела концерт из произведений Свиридова, к которому готовилась два года. Георгий Васильевич остался доволен. Но только теперь я поняла, что тогда у меня мало что получилось. Я не знала, как его петь.
Этой зимой я Свиридова открыла как будто заново. У меня уже так бывало в жизни. Например, когда-то я была холодна к Вагнеру, и вдруг он мне открылся, и теперь я его люблю и пою…
– Но как же открылся Свиридов?
– После третьего курса консерватории, после Конкурса имени Глинки, меня пригласили в Большой театр. Кто-то рекомендовал меня Свиридову, и он позвал меня к себе домой. Увидев меня, он сказал: «Да вы совсем молоды! Ну ничего!» Сел за рояль и стал играть и петь своего «Изгнанника». И я, помню, так плакала, слушая его музыку, что он даже не смог послушать, как я сама пою. Георгий Васильевич дал мне ноты, чтобы я выучила его песни. Но так как это были мои самые первые годы в театре, мне приходилось учить там большие партии и я не могла так быстро, как Свиридову хотелось, разучить его вещи… Потом были еще встречи и концерты. Но когда этой зимой я приехала к Свиридову на дачу, увидела, как он сидит в домашней кофте, в валенках за роялем, мне и странно, и смешно, и трогательно было наблюдать его таким. Он заговорил о Блоке, Есенине,