страсти»[363]. Такое же впечатление сложилось, кстати, и у Мерка, безжалостного, «как Мефистофель», когда он познакомился с Лоттой в Вецларе. По его мнению, друг мог бы найти более привлекательную девушку, вместо того чтобы «попусту терять время»[364] с чужой невестой.
Лотта указала восторженному Гёте на границы дозволенного, но, с согласия своего жениха, не хотела разрывать с ним дружбу. В глазах Кестнера Гёте тоже был интересным человеком, которого он не хотел отпускать. Поэтому после прояснения всех недоразумений и недомолвок Гёте остался с Лоттой и Кестнером в качестве друга семьи. «Так провели они дивно прекрасное лето; то была настоящая немецкая идиллия: прозаической ее частью являлся плодородный край, поэтической – невинная любовь»[365]. Вместе они бродили по полям, слушали пение жаворонков, изнемогали от жары, мокли под грозовыми ливнями, сидели за кухонным столом и лущили горох. Такое мирное сосуществование могло бы продолжаться и дальше, но Гёте, по мнению Кестнера, все же обладал «качествами, которые представляют опасность для женщины, особенно если она чувствительна и имеет хороший вкус»[366]. В чувствах своей Лотты Кестнер не сомневается, но, как он признается в письме другу, не уверен в том, что сможет «сделать Лотхен счастливой, как он [Гёте]». Он не хочет терять ни друга в лице Гёте, ни невесту в лице Лотхен. Поэтому испытывает огромное облегчение, когда Гёте наконец понимает, «что должен сделать над собой усилие, чтобы успокоиться»[367]. Таким усилием в данном случае стало не что иное, как решение тайно покинуть город.
Рано утром 10 сентября 1772 года Гёте, никого не предупредив, уезжает из Вецлара. Вечер накануне они проводят втроем. Кестнер пишет в своем дневнике: «Он, я и Лотхен говорили о странных вещах – о состоянии после этой жизни, об уходе и возвращении и т. д.; разговор этот начал не он, а Лотхен. Мы условились: кто из нас умрет первым, должен, если у него будет такая возможность, известить живущих, как выглядит та жизнь. Гёте казался совершенно подавленным»[368]. На следующее утро Гёте оставляет два прощальных письма – одно для Кестнера, а второе – вложенное в первое – для Лотты. Кестнеру: «Если бы остался у вас хоть на минуту дольше, я бы не выдержал»[369]. Лотте: «Вот я один и могу дать волю слезам; оставляю вас в вашем счастье, но не покидаю ваших сердец»[370].
Читая эти прощальные письма, Лотта тоже не может сдержать слез. Она грустит, хотя и чувствует огромное облегчение. Кестнер пишет в дневнике: «И все же она была рада, что он уехал, ибо она не могла дать ему то, чего он желал. Он ведь был сильно влюблен в нее и буквально терял голову. Она же всегда такого избегала и не предлагала ничего, кроме дружбы, заявив ему об этом напрямую. Мы говорили только о нем»[371].
Они еще долго будут о нем говорить – поначалу с теплотой и дружескими чувствами, а после выхода в свет «Вертера» – с горечью и обидой. Впрочем, и это со временем пройдет.
Глава