и говорит о том удивительном воздействии, которое она на него оказывает. В этих строфах речь, по сути, идет о феномене вдохновения. Гёте по личному опыту было знакомо это чувство, когда он вдруг становился медиумом, пропускающим через себя идеи и фантазии, когда обычное, повседневное сознание расширялось до сознания творческого, когда он становился другим, оставаясь в то же время самим собой. Прометей говорит, обращаясь к Минерве:
Для духа моего,
Ты – то же, что он сам.
<…>
Словно моя душа говорит сама с собой!
<…>
Но я собою не был,
Когда я мнил, я говорю,
То были боги,
Когда же думал я, глаголет бог,
То был я сам.
Так мы с тобой
Едины, неразрывны[395].
Во втором акте Прометею дается возможность испробовать на деле «силу своих действий». Он занимается тем, чем любят заниматься писатели и поэты, – создает людей по своему образу и подобию, но создает их не из слов, а из глины.
Взгляни же, Зевс,
На мир мой – он живет.
Я изваял их – и в них образ мой,
Подобное мне племя.
Научены страдать, и плакать, и смеяться,
Тебя не чтить, как я не чту тебя[396].
Дальше рассказывается еще немного истории: как люди учатся отстаивать свои интересы в совместной жизни, как они защищают свою нажитую трудом собственность и свободу и как они приобщаются к тайне единства любви и смерти. Все это излагается сжато, скоро, почти поспешно. Запоминается, впрочем, прежде всего восстание Прометея против Зевса: «Тебя не чтить».
Эти мятежные строфы появляются и в знаменитой оде «Прометей» («Ты можешь, Зевс, громадой тяжких туч…»[397]), которая изначально, по всей видимости, должна была открывать третье действие пьесы, но в 1785 году была без согласия Гёте опубликована как самостоятельное стихотворение его другом Фридрихом Генрихом Якоби: тот включил оду в свой трактат под названием «Письма об учении Спинозы, адресованные М. Мендельсону» как пример дерзкого атеизма в спинозистском духе. Но об этом позже.
Тон этого ролевого стихотворения (в нем говорит сам Прометей!) еще агрессивнее, еще самоувереннее, чем в пьесе. Оно, как и драма, заканчивается словами «Вот я, гляди, я создаю людей»[398], но еще резче, еще решительнее клеймит беспомощность богов:
Нет никого под солнцем
Ничтожней вас, богов!
Дыханием молитв
И дымом жертвоприношений
Вы кормите свое
Убогое величье,
И вы погибли б все, не будь на свете
Глупцов, питающих надежды,
Доверчивых детей
И нищих[399].
Почему это должно касаться исключительно древнегреческих богов? Почему точно такой же протест не может быть адресован и христианскому богу?
Кто мне помог
Смирить высокомерие титанов?
<…>
Не