окрестности для прокладки рельсов, помогает супруге сменить обстановку, вводит сына в курс дел и… ― Джейн вздыхает и опять трет висок. Ее рука тянется к моей, сжимает, а щеки заливает слабый румянец. ― И, вероятно, вправду ищет ему невесту. Сэм говорил: только приехав, отец планировал много знакомств, и все с семьями, где есть дочери. Встреча с нами переменила его планы…
– К чему это? ― Поглаживая ее ладонь большим пальцем, убеждаю себя: «Не больно, все равно, все равно». ― Тебе… тебе что-то все-таки сказали? Уже сказали?
Сестра качает головой.
– Просто если они уедут, могут и не вернуться. Просто если я не разрешу торопить события, их поторопит кто-то другой, у нас столько соседок. Просто Оровилл угасает, Эмма, а время бежит. Перевозки будут прибыльными еще пару лет, но постепенно ― да уже сейчас ― все самое важное переносится в Сакраменто и дальше, а мы остаемся на краю, доходы падают, как бы отец ни искал альтернативы золоту. За железными дорогами будущее. И родители… думаю, они торопят события, в основном, потому что понимают это. И…
Мои руки сжимаются так, что я ощущаю каждый сустав пальцев Джейн; она морщится. Начинает стучать в висках, глаза щиплет. Я не верю ушам. Горячо, запальчиво перебиваю:
– Так Сэм… для тебя Сэм ― только деньги?
Я будто разучилась говорить; вопрос звучит бессвязным лепетом. Только бы не выдать обуревающих меня недоумения и отчаяния, не закричать. Но Джейн не задевает предположение, а вызывает лишь смех ― тихий, все такой же расколотый, как днем.
– Мать с отцом видят, что мне нравится Сэм, ― заканчивает она фразу, которую я прервала. ― Видят, потому не считают зазорным говорить, что наш брак был бы не только счастливым, но и крайне выгодным. Два в одном, понимаешь, Эмма? Ничем не жертвовать: ни счастьем, ни благополучием. Найти судьбу и спасти семью разом. Такие шансы нельзя упускать.
– Нельзя… ― эхом отзываюсь я.
Мне теперь стыдно за горький комок, терзавший душу еще минуту назад, стыдно, что я заподозрила Джейн в расчете. Я корю ее за наше отдаление, корю за то, что удача улыбнулась ей, корю, видя, как она любима. Не пора ли очнуться и начать корить себя? За то, что позволяю себе отвратительные домыслы, что не воспитываю смирение?
– Что бы ни случилось. ― Я выпускаю ее руки. ― Что бы ни случилось, Джейн, я буду молиться, чтобы у тебя все было хорошо. И меня услышат.
– Эмма…
Она обнимает меня. И так мы замираем.
– Джейн, ― тихо окликаю я, гладя ее по плечу. ― Джейн, как ты думаешь… каково быть влюбленной в кого-то неправильного?
Догадка все не дает покоя. Другое ― желание понять, что же делать с самой собой, со своей тайной, ― тоже не отпускает. Джейн вздрагивает; я не вижу ее лица, но точно знаю: там снова испуганное, тоскливое выражение. Не стоило спрашивать. Лучше было задать вопрос Господу и попросить покоя, для себя и для сестры.
– Неправильного?.. Эмма, от таких чувств лучше бежать. Куда угодно. Лучше всего ― туда, где что-то поможет тебе их забыть.
– Например, в Нью-Йорк?