пан воевода, – вновь ответствовал Гридич, как опытный придворный почувствовав оттенок ревности в голосе хозяина. Всем известно было, как Мнишек старался в свое время угодить королю Сигизмунду Вазе, покровительствуя католической церкви, как много святынь в исконно православных землях Червонной Руси удостоилось его щедрых пожертвований, и понятно, что теперь, будучи в непростых денежных обстоятельствах, он весьма болезненно воспринимал меценатство литовского канцлера. – Однако ясновельможный пан Сапега, – продолжал Гридич, – имеет перед глазами своими пример вашей светлости, столь много он наслышан о строительстве во Львове костела Святого Андрея, возводимого стараниями вашего досточтимого семейства.
– Наш орден бернардинцев, несущий свет истинной веры на восточные земли, – поспешил вступить в разговор отец Бенедикт, – не менее ревностно, чем братья иезуиты, служит святому престолу. И служение сие свершается при покровительстве сил небесных и земных, благодарение Богу, имеем мы и то, и другое. Ясновельможный пан воевода никогда не отказывал монастырской братии и в самой малой просьбе, что уж говорить о возведении храма во Львове, который в вечности прославит имя Божье и имя нашего благодетеля!
Мнишек выслушивал славословия с равнодушным видом, как человек, привыкший к лести зависевших от него людей, однако, разумеется, они не были ему безразличны и тешили самолюбие магната. Пани Ядвига, во время всех этих дифирамбов с нежностью глядевшая на мужа, обернулась к отцу Бенедикту и назидательным тоном произнесла:
– Не забывайте, святой отец, что мы жертвуем Господу и святой церкви гораздо больше земных богатств, ведь наш младший сын Франтишек избрал духовную стезю.
– Только в таком благочестивом семействе, у таких родителей могло взрасти набожное чадо, подобное юному пану Франтишеку, – продолжал блистать своим красноречием и угодливостью отец Бенедикт. Его раскрасневшееся от вина гладко выбритое лицо приобрело в этот момент чрезвычайно слащавое выражение.
– Что, Франек, – обратился воевода к сыну, все это время сидевшему почти неподвижно со смущенно опущенными глазами, – quae sunt caesaris, caesari; et quae sunt Dei, Deo?[2] – Старший наш сын верой и правдой служит его величеству и Речи Посполитой, – продолжал он, уже обращаясь к Гридичу, – двое средних еще готовятся к сему, но, без сомнения, будут полезны нашему отечеству. Так и Богу воздадим Богово, епископ из рода Мнишек восславит имя Господа, как прежде наши предки славили имена государей!
Марина внимательно слушала присутствующих, наблюдая, как литовский гость умело резал мясную закуску изящным ножом с костяной ручкой в виде обнаженного торса Венеры, извлеченным из кожаного футляра. Слава… Как часто она слышала это из уст родителя. Слава… Наверное, это то, когда о тебе говорит весь мир и все преклоняются перед тобой, и даже когда ты умираешь, это то, что остается после тебя на земле. «Но слава – удел мужчин, – думала юная панна, а значит, это совсем