облекала поклонение мамоне в красивые обертки научной лжи.
Финансовые теории, приходившие в России, были весьма туманны. Они были построены не на логике и даже не на рационализме, а на некоей иррациональной, почти религиозной вере в рынок, «невидимая рука» которого сама все устроит. Об этом тумане в виде финансовой науки, напускаемом на русского человека, Кокорев писал в предисловии к «Экономическим провалам»:
«Прежде всего считаю необходимым предупредить благосклонных читателей, что я вовсе не имею намерения утруждать их внимание предложением какой-либо финансовой системы, откровенно сознавая в себе полное незнание финансовой техники, при совершенном притом недоверии к девальвациям, консолидациям, конверсиям и тому подобному туману, напускаемому на нас в виде финансовой науки».
Слава Богу, Кокорев был не единственным русским человеком, который протестовал против следования чуждой нам и туманной западной науке. На эпигонство так называемой науки, которая буйным цветом расцвела на Русской земле, обращали внимание почти все славянофилы, ряд русских писателей, подвижники Церкви. Взять, к примеру, одного из основоположников славянофильства И. В. Киреевского. Вот что он писал в 1852 году по поводу пришедшей в Россию диковинной науки под названием политическая экономия, ориентированной на западного человека, но мало понятной человеку русскому:
«Западный человек искал развитием внешних средств облегчить тяжесть внутренних недостатков. Русский человек стремится внутренним возвышением над внешними потребностями избегнуть тяжести внешних нужд. Если бы наука о политической экономии существовала тогда, то, без всякого сомнения, она не была бы понятна русскому. Он не мог бы согласить с цельностию своего воззрения на жизнь особой науки о богатстве. Он не мог бы понять, как можно с намерением раздражать чувствительность людей к внешним потребностям только для того, чтобы умножить их усилия к вещественной производительности. Он знал, что развитие богатства есть одно из второстепенных условий жизни общественной и должно поэтому находиться не только в тесной связи с другими высшими условиями, но и в совершенной им подчиненности»[39].
Выдающийся славянофил обращает внимание на то, что западная политическая экономия всю энергию человека ориентирует на преобразование внешнего мира, в то время как русский человек в первую очередь был ориентирован на внутреннюю работу, борьбу со страстями, духовное совершенствование. У русского человека была своя иерархия ценностей: духовные были выше материальных. В политической экономии оставались лишь материальные, духовные вообще не брались в расчет. Киреевский один из первых среди русских мыслителей обратил внимание на то, что политическая экономия ориентировала человека на то, чтобы «раздражать чувствительность людей к внешним потребностям». В переводе на современный язык это означает стимулирование человека к потреблению.
У молодых финансистов, начавших