чтобы прогнать подругу своей матери.
Каждое новое утро было тяжелее вчерашнего вечера. Венера и Ирек редко разговаривали. Мужчина уже раскаялся, что прислушался к словам тестя. Женщина жалела, что прониклась тайной Суфии и пришла сюда жить. Но и Ирек, и Венера волшебным образом чувствовали, что разойтись уж никак нельзя.
И продолжали мучиться.
После ужина Ирек, лежа на диване, подложив под голову медведя, смотрел телевизор. Венера укладывала Мунира, мягко заговаривала с Аминой – то советовалась с ней, то хвалила, на что получала презрительный взгляд, а порой – страшное, обидное слово. И убеждалась: девочка наглухо закрыта, она кричит от боли, думая, что во всем, во всем на свете виновата Венера.
Когда Мунир засыпал, Венера, плотно прикрыв дверь детской, подходила к дивану, где спал Ирек. Выключала телевизор, немного стояла рядом со спящим мужчиной, думая, что он позовет ее. Потом уходила в спальню, оставив дверь чуть приоткрытой. Чувствуя, что женщина ушла, мужчина открывал глаза и долго таращился во тьму.
Каждое новое утро было тяжелее вчерашнего вечера.
Венера думала, что если б Амина была чуть добрее, то и равнодушие Ирека сносилось бы легче. И если бы Ирек хоть обнял ее, взял за руку – при детях проявил к ней нежность, – то жестокость Амины не била бы в самое сердце. И главное: видя, что отец ценит Венеру, девочка перестала бы ее обижать. Ирек лишь прикрикивал на дочь, когда она перегибала палку в своей грубости, а однажды выпорол ремнем у Венеры и Мунира на глазах, и ни слезинки не проронила девочка. Молча жмурилась, сжималась вся и ждала, когда ее отпустят. Потом много дней не разговаривала ни с кем и пуще прежнего возненавидела мачеху, да и отца, кажется, разлюбила. Никогда он ее не трогал, а тут! Из-за этой!.. Не стать ей матерью! Никогда!
Отчаянно пытаясь согреть землю, солнце едва справлялось со снегом. Люди еще не пробудились, не задышали, не распахнулись навстречу весне.
Иногда от вновь накатившей тоски и понимания, что все идет не так, что обустраивать в срубе детскую безрадостно, а сыну с отцом неинтересно, Ирек срывался и в очередной «последний раз» заливался тем, что плохо пахнет утром. Впадина на животе медведя за ночь делалась глубже, потому что у Ирека голова чугунела. Слух мужчины улавливал утреннюю кухонную суету, сон покидал мозг, глава семейства вставал и, кое-как справившись с головокружением, выходил к Венере и детям.
Каждое новое утро было тяжелее вчерашнего вечера.
– Чего так рано? – осведомился отец.
– Я дежурная, – ответила Амина, надевая обувь.
Ирек жадно попил воды из-под крана и тяжело присел за стол. Венера положила ему каши.
– Сегодня у Мунира в садике утренник, – сказала Амина на прощанье. – Не забудь пойти.
И вышла.
Ирек большой ложкой зачерпнул кашу и положил в рот. Замер на мгновение и пулей вылетел во двор. Едва успел добежать до сарая – выплеснул из себя тошноту.
– Амина! –