.

жилетку, сняла рубашку и переодела брата в домашнюю одежду.

      Через несколько минут они устроили спектакль. И без того уставшая от детей тетушка решила-таки пойти домой. Пока обувалась, вернулся Ирек. Не замечая гостью, он принялся оправдываться перед дочерью:

      – Кызым… в садике замок висит… мы Новый год отмечали. Ой, здрасьте! Кызым, поставь чай…

      Но, к радости Амины, воспитательница поспешила уйти.

      5

      – Может, ты к ним переедешь? – Шамиль сидел за столом и давил клюкву в стакане.

      Суфия лежала на высоких подушках.

      – Тридцать восемь и четыре, – сказала она, покручивая градусник. – И что я, старуха, смогу им дать? А ты здесь один останешься?

      Шамиль положил мед, размешал красно-коричневый кипяток и подал стакан жене.

      – Давай тогда внуков к нам перевезем?

      – А садик? Школа? Ведь далеко, кто их возить будет?

      – Амину в здешнюю школу переведем. А Мунир… дома посидит, с нами. А там… может, и у нас садик откроют.

      Суфия отхлебнула клюквенный чай и поморщилась:

      – Не откроют. Для кого? Одни старики доживают.

      – Надо забрать детей. Хотя бы на время. Пусть Ирек поймет, как ему плохо без них, – предложил Шамиль.

      – Ничего он не поймет… Оставим Ирека одного – он совсем пропадет. – Суфия поставила стакан на стол. – Не могу эту кислятину пить, неси парацетамол.

      Но Шамиль заставил жену допить, укутал одеялом, сверху накрыл шалью.

      – Надо пропотеть, и температура спадет. Меня мать так лечила.

      – И меня. – Суфия благодарными глазами смотрела на мужа. Его прохладные руки быстро потеплели от ее лба.

      Это были редкие тихие минуты. Обычно в доме всегда находились люди, и казалось, будто он полон жизнью. Приходили не только женщины, желающие сшить платье или блузку. Приезжали руководители музыкальных коллективов со своими танцорами – заказывали сложные костюмы, и Суфия все успевала. В доме почти не осталось пустых стен – везде висели картины, которые написал Шамиль.

      После смерти Резеды Суфия ни дня не была убитой горем матерью и не забросила свое шитье. Не понимала, почему у нее не опустились руки? И временами мучилась от этого, думая, что правильнее, естественнее было бы слечь и света белого не видеть. А старушка, напротив, вставала рано, набрасывала старенькое пальто и выходила во двор вдохнуть зимнего утра. Любое дуновение ветра мать принимала за дух своей дочери. И каждая птица, присевшая на ворота, или кошка, забредшая во двор, казались ей душой Резеды. Суфия непременно заговаривала с кошкой, подзывала к себе, брала на руки и рассказывала про Амину с Муниром.

      – Ну ты и сама всех нас видишь, доченька, не так ли? – Женщина сыпала на крыльцо пшено. Тут же слетались голуби, воробьи и, наступая друг другу на голову, клевали желтые бусинки до последнего зернышка. Суфия думала, чем больше добрых дел она сделает на земле, тем лучше будет ее детям в небесном мире.

      – Летите высоко, мои птички, передайте моей девочке, что все мы здоровы. И сыночку моему, и