Тебе хорошо, когда мне плохо.
Она медленно развернулась к мужу:
– Знаешь что? У нас потому и не жили дети! Потому что ты ни минуты не любил их мать!
Шамиль вскочил, задел мольберт, и тот грохнулся. Суфия вжалась в подушку и подтянула к носу одеяло. Но старик направился не к ней, а к швейной машинке. Схватил ее одной рукой и вдарил по маленькому деревянному столику. Столик ойкнул, Шамиль вдарил еще раз, столешница громко хрустнула. Затем машинка отлетела в угол.
– А я смотрю, ты ожил! – горьким голосом произнесла Суфия. – Как в старые добрые времена!
Шамиль посмотрел на жену волчьими глазами. Суфия уже приготовилась к пощечине, но старик взял со стула голубую, расшитую пайетками ткань и с треском разорвал на две половины. Суфия схватилась за обе щеки и завыла, как от удара. Шамиль выскочил из дома вон.
Женщина отвернулась, тихонько заплакала и уснула…
Проснулась от монотонного стука – Шамиль мастерил ей новую столешницу.
– Сейчас Ирек детей привезет, – хмуро сообщил он.
Суфия поднялась с постели:
– Ты сказал им, что я больна?
– Амине надо пиджак школьный перешить.
– А со старым-то что?
– Мал, говорит.
Суфия взглянула на старую столешницу, которая лежала возле ног Шамиля. Из трещины опасно торчали острые щепки. Шамиль поставил машинку на стол:
– Проверь, не сломалась ли. На вид вроде как раньше.
Суфия надела на Амину пиджак и залюбовалась ею, ведь внучка была так похожа на дочь! Теперь особенно: девочка тихо и верно превращалась в девушку.
– Тебе надо лифчик купить, – сказала Суфия. – Давай завтра съездим. Завтра суббота. Попросим отца, чтобы свозил нас в город.
Суфия лезвием распарывала шов. Амина сидела рядом и пришивала пуговицу на рубашку Мунира. Когда все было готово, она зубами оторвала нитку.
– Твоя мама не любила шить, а ты, я гляжу, любишь. Только нитку лучше ножницами срезать. Или лезвием. Зачем зубы портить?
– Ты так говоришь, потому что у тебя их нет! – рассмеялась Амина.
Суфия и не думала обижаться. Она отложила пиджак, обняла свою внучку:
– Как тебе тяжело, моя девочка.
Амина не допускала жалости к себе. Она и учителей разлюбила, потому что все они глядели на нее как на сироту. А одинокие и вовсе старались подружиться, непременно попасть к ней домой, без конца писали записки Иреку: мол, дочь ваша плохо учится, приходите поговорить. А Амина даже про родительское собрание отцу не сказала: зачем, если он все равно забудет, не придет. Ирек за каждую записку журил Амину – и только. А она давно заметила, что папа – единственный из всех взрослых, кто не смотрит на нее с сочувствием. Все, что она делала, он принимал как должное. И Амина понимала, что маленькой быть просто нельзя, а на школьной елке – это минута слабости.
Амина высвободилась из бабушкиных объятий и вгляделась в ее лицо:
– А ты как мама. Только морщинок у нее не было. А у тебя – вон сколько. Раз, два, три. Даже не сосчитать! Они как ниточки. Много коротеньких ниточек.
Амина вдруг вытаращила глаза:
– И