должна выехать мне навстречу. Я ждал ее и страшно боялся увидеть. Я шел, целенаправленным взглядом уставившись в темноту…
Свет фар – это было сначала, и только потом – шум мотора. Все правильно: свет распространяется быстрее звука: сначала я увидел блеск молнии и только потом – после крика, после падения тела – услышал удар грома. Я продолжал идти, не сбавляя темпа, – ничего изменить невозможно. Машина приближалась. Машина приблизилась. Машина притормозила. Он в черных очках и бейсболке… Стекло поползло вниз. Водитель, довольно молодой парень, без черных очков и бейсболки, выглянул из окошка:
– Вам помочь? Что-то случилось?
Я шел, целенаправленно шел, не останавливаясь, не оборачиваясь. Я слышал, как хлопнула дверца его машины, я услышал шаги за спиной.
– Да остановитесь вы, черт возьми!
Бессмысленно! Он пытается меня догнать, не понимая, как это бессмысленно, – догнать меня невозможно, остановить меня невозможно, добиться ответа от меня невозможно, как невозможно дождаться, что тебе откроют дверь в доме, где играют на фортепьяно в октябре «Белые ночи», где лает собака, где отец и ребенок… Как невозможно добиться ответа от женщины в баре, волей несправедливой судьбы ставшей работником библиотеки… Как невозможно было остановить ту, другую женщину.
Шаги совсем близко. Вот сейчас выйдет из темноты человек в черных… Протянет мне левую руку, вытянет вперед правую… Вот сейчас прогремит выстрел…
Рука ложится мне на плечо. Голос у самого уха:
– Если вы псих, то наймите себе сиделку! Какого черта?!
Прикосновение, голос… Мрак сгустился, мрак завертелся волчком, мрак унес меня в долгожданный обморок.
Скованный темнотой неподвижности, парализованный неподвижностью темноты, я пребываю в неизвестном пространстве и не сразу могу определить, что пространство это – мокрый асфальт дороги. И когда я это определяю, обретает значение звук, назойливо, мучительно звучащий, – это человеческий голос, похожий на тот, который когда-то вот так же назойливо, мучительно звучал, но я ему не верил, – по сути похожий, по своему назначению. Этому голосу я тоже не склонен верить. Слов разобрать не могу, напрягаюсь изо всех сил – и не могу, может, поэтому и не верю? Зато вдруг совершенно отчетливо начинаю ощущать прикосновения – он, тот, кому, очевидно, принадлежит этот голос, ощупывает меня: касается предплечья, касается шеи… Хочет нащупать пульс? Я не смог, я испугался. Ее мертвое тело было теплым и рыхлым. Что она ощутила, когда я коснулся ее? Что ощущает он, касаясь меня? Снимает с меня очки… Зачем он это делает?!
Я открываю глаза, резко, как открывают дверцу машины, когда хотят спастись бегством. Лицо, расплывчатое, без индивидуальных пока еще человеческих черт, склонилось надо мной. Сфокусировалось, прояснилось. Улыбнулось.
– Ну, слава богу! – с облегчением выдохнуло воздух.
И я с облегчением вздохнул – наконец-то начал понимать смысл его слов.
– Вам