не догадался, кто они такие, хотя бы по их сокращенным именам?! Как не догадался, что они – это Мойры, каждая поющая о своем: Кло – о настоящем, Лахесис – о прошлом, Атро – о будущем – вот о чем были их арии!
– Веретено? Только мужчины никогда не расстаются со своим веретеном, – хмыкнула Ана. – А ты, не расстающийся с бутылкой, налей-ка нам еще по фиалу шамбертена! Я так рада, что закончился этот неприятный разговор.
– Чем же он тебе-то неприятен? – удивился Петрович. Недолго посомневавшись, он решил обращаться к богине на «ты». И правда, к любому божеству, даже к тому, что едино в трех лицах, никогда не обращаются во множественном числе – может, затем, чтобы они, требующие поклонения, не сомневались в своей уникальности? – Вот для меня – это да, настоящая неприятность. Представь: ни с того ни с сего узнать, что, оказав помощь женщине, попавшей в беду, ты перебежал дорогу самому черту рогатому, и потому оказался в полном дерьме… Нет, такое могло случиться только со мной!
Петрович давно столько не пил. Честно говоря, он уже порядком набрался. Вино и правда было хорошим, оно опьяняло незаметно, и он почувствовал вдруг, что готов расхохотаться над своей неудачей, – теперь она показалась ему обычной неприятностью, к встречам с которыми он давно привык. Что ж, ради подобного эффекта стоило набраться, решил он. Да и выпить с богиней судьбы, что ни говори, – мероприятие не рядовое. Тем более, что богиня ему явно благоволила:
– А что тебя, собственно, не устраивает? – промурлыкала она. Вино, похоже, подействовало и на нее. – Ты – в моем доме, под моей защитой. Пьяный, сытый… – Она протянула к нему руки: – Иди ко мне, приляг здесь, возложи голову мне на колени…
Петрович безропотно перебрался на ее козетку; она обняла его, прижала голову к своей груди, он услышал, как часто бьется ее сердце…
– Послушай, – вдруг прошептала она ему на ухо, – если тебе когда-нибудь станет плохо, так плохо, что ты готов будешь умереть… в самом деле умереть, понимаешь… тогда вспомни обо мне и скажи тихонько… мысленно скажи: «мене, текел, перес»… запомнил?
Петрович кивнул:
– С детства помню. С тех пор, как «Графа Монте-Кристо» прочитал, – сказал он и, вспомнив ту пору, зарыдал отчего-то – зарыдал, вместо того чтобы расхохотаться…
Рыдал он долго, взахлеб, всхлипывая как ребенок. Она молча гладила его по голове, иногда легко касаясь губами лба, покачивая его даже и напевая что-то непонятное, наверное на греческом или, скорее, древнегреческом – койне каком-нибудь, – но такое грустное, что успокоиться под эти звуки было совершенно невозможно. А потом, когда она кончила петь, Петрович заговорил – он начал рассказывать о своей жизни, о том, отчего и о чем плакал. Навряд ли стоит приводить весь его рассказ, в целом он не интересен – не интересен, как и жизнь большинства людей. Впрочем, вот – только примера ради – некоторые обрывки его рассказа… Впервые он столкнулся с несправедливостью лет в пять: у него украли велик, маленький детский велик. Он очень хорошо помнит ощущение горя, испытанное им тогда.