того, как он очнулся на раскладной койке в палатке с красным крестом, и тут же пришла заполнившая грудь радость, когда он рукой нащупал свою ногу, всю в бинтах, но всю, до ступни, которую почувствовал, до пальцев, которыми сумел шевельнуть. Доктор спас его, но коленная чашечка была раздроблена столь основательно, что передвигаться Бертольд впоследствии сможет только с тростью, прихрамывая, с невозможностью полноценно согнуть ногу в собранном добрым доктором колене. Ему повезло еще и в том, что в начальный период войны к пленным, и особенно к раненым, отношение было в некотором смысле даже рыцарским. Раненый воин! В этом понятии присутствовала честь, воинская честь, ну и еще к нему добавлялось чисто русское – сердобольность, милосердие к несчастным, к страдающим.
Весной одна тысяча девятьсот пятнадцатого года Бертольд после госпиталей, длинных перегонов, теплушек, холодных полустанков оказался в небольшом поселке возле города Покровск. Рихтера поместили в местную больничку и впервые за эти долгие месяцы его окружили по-настоящему теплой заботой. Сестрами милосердия в этой, приспособленной под перевалочный госпиталь, небольшой поселковой больнице, пожалуй, больше подходящей под определение медпункта, работали под эгидой Красного креста немки. Эльза Кристофер, тоненькая светловолосая девочка, летала среди раненых, словно пташка, с неизменной улыбкой на милом, усыпанном веснушками лице. Ей едва исполнилось семнадцать лет и она, пройдя ускоренные курсы сестер милосердия, получив право работать в госпитале «сестрой по уходу», была вся наполнена этой такой взрослой, такой важной и уже вполне профессиональной ответственностью. Несколько небольших палат заполняли в основном русские солдаты и офицеры. Кроме них было трое пленных: один чех, один австриец и один немец, Бертольд Рихтер. Эльза старалась быть одинаково заботливой, внимательной и радушной со всеми своими подопечными, но Бертольд с первой минуты, с первого прикосновения, прикосновения, разумеется, связанного с медицинской необходимостью, запал в ее юную душу, и она, по-детски наивная, ничуть не тронутая открывшейся ей мужской обнаженностью, беспомощностью тяжело раненных и скабрезностью выздоравливающих, провожающих ее гибкую фигурку взглядами, не скрывающими вожделения мужчин, думала об этом молодом парне беспрестанно. Он отличался от других, от всех, кого она прежде знала, и не только потому, что он немец, настоящий немец из Германии. Он был ученым человеком, она сразу поняла это по его речи, по тому, как он к ней обращался, по книгам, которые ему привозил доктор, наведывающийся по долгу службы из Саратова раз в несколько дней. Доктор, тоже немец, имел собственную библиотеку и ему, также как и ей, было очень интересно поговорить с парнем, окончившим Берлинский университет, с тем, кого он с некоторой натяжкой мог назвать соотечественником, прибывшим к ним на Волгу из той, другой жизни, той, которой жила когда-то покинутая ими родина. Эльза думала о молодом человеке, но никак не связывала свои мысли с возможностью сблизиться с ним,