был ангелом и дела у него были в основном сомнительные в последнее время, всё-таки с убийством он раньше так близко не встречался.
«Ну Гвидоний, ну удружил, мать твою!» – вспомнился ему снова гвафф.
«И куда мне теперь?» – силился найти выход из полностью безнадёжного, как ему казалось, положения Солипатрос.
Силы его кончались. Он перешёл на быстрый шаг, затем на медленный, а потом в измождении остановился, тяжело дыша.
Вокруг было тихо. И темно. И холодно. Разгорячённое от бега тело начало зябнуть. Вспомнился уютный ресторанчик у Гвидония. Музычка, винишко, девочки. Скупая слеза покатилась по лицу фавна.
Как на грех, поднялся холодный ветер. Зубы Солипатроса начали постукивать, то ли от холода, то ли от перенесённого ужаса, то ли от предчувствия неминуемого и страшного конца. Чтобы согреться, он зашагал дальше. Вскоре, однако, он заметил какой-то огонёк. Далеко, но всё же там был кто-то живой. А это было главным сейчас.
Надежда придала ему сил, и он побежал на огонь. Вскоре он увидел небольшую приземистую избушку, почти землянку, настолько она вросла в землю. В единственном окне, мутном, как сознание Солипатроса, едва теплился свет. Но и это было для него счастьем. Ну или казалось.
На его робкое постукивание в дверь долго никто не откликался. Тогда он решил поднажать и стукнул посильнее.
– Чего стучишь, а? Чего? – Скрипнула дверь, и в полумраке появилась сгорбленная дряхлая старуха. – Ходют тут, стучат, спать не дают. Ну чего тебе? – подозрительно глядя на Солипатроса, спросила она.
– Мне бы переночевать, – дрожащим голосом (почти голоском) ответил тот.
– А-а-а, милок, переночевать, говоришь… – задумчиво протянула старуха, глядя на Солипатроса. – Сам пришёл аль привёл кто?
– Дак я это… того… вон там… Пустите меня, пожа-а-а-луйста! – Бедный фавн уже почти ничего не соображал от перенесённых испытаний. Речь его была сбивчива и трепетна одновременно.
– Ишь какой, – качая головой, продолжала рассматривать его старуха, – пустить его. Может, и пущу.
– Я… я заплачу! – решился Солипатрос на свой последний аргумент.
– Мм, – покачала головой та, – это уж точно, не сумлевайся.
После некоторого раздумья, когда Солипатрос уже почти отчаялся получить ночлег, старуха махнула ему рукой, впуская в хижину:
– Ну что ж, милок, сам пришёл – сам своё горе принёс. Теперя – не взыщи.
Солипатрос ничего не понял из этих слов. Ему было важно, что он в тепле и не на открытой местности. Он увидел огромную печь, занимавшую почти всё пространство небольшой комнаты, и тут же прижался всем дрожащим телом к теплу, почти повизгивая от истомы.
Старуха закрыла дверь, насмешливо посмотрела на Солипатроса и села к огню – небольшой лучине, горящей в углу. И фавн наконец-то смог рассмотреть её.
Она была стара. Седые редкие волосы были не прибраны. Длинный крючковатый нос нависал над тонкими синюшными губами. Глаза выцвели давным-давно. И какого они были цвета, сейчас, уже бы не определил никто.
– Ну