поежился.
– Это души усопших кружат над нами, – прошептал Коддус, – слышишь их голоса…
Марпата удивленно взглянул на старика, а Коддус, не замечая недоумения Марпаты, продолжал:
– Чтобы души не могли свободно приходить к живым и чинить им бесчинства, усопших хоронят подальше от города, через реку. Река мешает душам перебираться к живым. Этот ерик и разделяет город живых от города мертвых.
«Странные все же люди живут здесь, – думал Марпата, – берегут тела и боятся душ».
Марпате вспомнился родной Тибет. На его каменистой земле нет кладбищ. Там тела усопших расчленяют и дают на съедение грифам, потому что тело считают лишь прахом, а душа – это Высшее Я, этот дух, который всего лишь использует тело для постижения уроков, уготованных ему на Земле. «Усвоив уроки, души уходят отсюда навсегда. Так стоит ли хранить тела и бояться душ?»
Весь обратный путь шли молча. Кладбищенскую тишину нарушал лишь хруст снега под ногами, здесь более глубокого, чем в городе, пение вновь усилившегося ветра да тяжелое дыхание старика. Коддус, погруженный в воспоминания, оставил Марпату позади, и, казалось, совсем забыл о нем. Марпата тоже пребывал в своих мыслях. Он вспоминал ламу Чинробнобо, родителей, которых оставил в Тибете. Здесь на кладбищенском бугре он впервые осознал, как же все-таки они были далеки от него. Вряд ли когда-нибудь он увидит их снова. От ощущения невосполнимой потери сердце защемила тоска. Сейчас и Марпата, и Коддус переживали одни и те же чувства. Один снег скрипел у них под ногами, один бугор раскинулся под ними, но шли они по этому снегу, по этому бугру, каждый находясь в своем, потерянном ими мире. Эти миры, захватив Марпату и Коддуса всецело, еще долго удерживали их в одиночестве.
…Они сидели друг против друга и пили чай. Сваренный на скудном огне из прессованных толстых чайных веток и старых листьев, приправленный коровьим молоком. Местный чай напоминал Марпате тот, что варили в его родном Тибете, из которого готовили потом тсампу. Марпата положил в чай кусок бараньего жира. Расплываясь по поверхности желтыми кругами, вкус его отдаленно напоминал Марпате вкус ячьего жира, в излюбленной пёба тсампе.
Попивая чай, Марпата неотрывно смотрел на очаг. Пляшущие языки пламени завораживали, навевая воспоминания его жизни в Тибете. В двенадцатый лунный месяц, в канун Нового года, в монастыре устраивали танцевальное шествие, чтобы изгнать злых духов старого года. Марпате нравилось участвовать в этом празднестве, полном загадочности и тайны. Живя в монастыре, он всегда знал, что и в его родной деревне, в его родительском доме тоже исполняют этот ритуал, сжигая ночью пучки соломы, вынося на дорогу старый мусор, изгоняя злых духов, чтобы затем в первые три дня первого лунного месяца встретить самый большой праздник – Новый год. Обычно он начинался, когда зацветали персиковые деревья. И ничто не сравнится с праздничным угощением пёба, с его задорными танцами и шутками.
Марпата вздохнул и посмотрел на Коддуса. Словно в подтверждение своей