не вытащить! Еду за Авдотьей на коленках, впивается в голые ляжки солома в сенях, держусь крепко за задницу белую, вот застрял, вот напасть!
Обедаем на крыльце. Авдотья почует варениками, млею и отираю с бороды ароматное вишневое варенье. Купчиха в свежем бирюзовом сарафане, старается мне угодить – подливает в кружку, семенит с чайником, то и дело упираясь мне в плечо пышными грудями. Солнышко в зените. Смотрю на желтые клены, на Авдотью, на румяных дворовых девок, лузгающих семечки. Поглаживаю пузо умиротворенно – ах, Господи, экая благодать окружает нас в мире Божьем!
Идиллию прерывает конюхов мальчишка – бежит и кричит, стервец:
– Батюшка, батюшка! Тебя Родионыч пировать зовет!
Прощаюсь с купчихой. Расцеловываю её пышные щеки и благословляю на труды. Подобрав подол рясы, чавкая сапогами по грязи, шагаю с полверсты к Якову Родионовичу.
Яков Родионович – отставной штабс-ротмистр от кавалерии, холостяк. Живет с челядью в родовом поместье на самом краю елового леса. У Якова за преферансом собираются представители всех сословий Щукинского уезда – духовенство в моем лице, дворянство в лице пропившегося князя Пшеницкого, и коллежский секретарь Мишка Есаульчик.
Ворота мне открывает Прошка, денщик Якова Родионовича. Морда его помята и неприятна. Прошка икает и кланяется, следую за ним. Все имение пропахло сивушным маслом и перегаром, но сады по прежнему красивы – клены и тополя обрамляют аллеи, а цветущие груши и вишни радуют взор. Замечаю подле заезда блестящую черную коляску, запряженную парой вороных, лучший выезд в усадьбе.
– Прошка, кого привез?
– Артистка батюшка, из феатру Пермского…
– Сучий потрох, с утра поди набрался, анафема? Мало Яков тебя лупцует!
Прохор трясет головой и крестится. Поднимаемся по лестнице. Слышу дамский смех и дурной хохот Якова Родионыча. В зале накрыт стол. За столом Яков, на нем, по обыкновению, халат. Яков небольшого роста, плотный, бороды не носит, зато усы его, закрученные вверх на австрийский манер, выходят далеко за пределы квадратного лица. Справа от Якова на краю стула качается худощавая девка в бальном платье, оба изрядно набравшиеся. Яков подскакивает.
– Отец Федор! Разрешите отрапортовать – к нам, по пути в Пермский Цирк, то есть, Театр, мадмуазель Анжела Куккенцукер! Танцовщица цир… тоесть, прима! В театре Пермском прима! Понимаете? У меня в гостях! Проездом-с. По пути в Цирк! Вам две штрафных, батюшка!
– Мое вам почтение, Яков Родионыч! И вам, милая девица! А где же Пшеницкий?
– Князь третьего дня ездил кутить в Пермь, упал пьяный с двуколки, и завтра мы едим к нему! Да-с, экая оказия! А сегодня у нас фестиваль искусств! Спойте же, Анжела!
Анжела встает со стула, театрально кланяется, затем громко икает и падает в сторону Якова. Тот хватает её одной рукой за талию, другой за задницу, и сажает на стул. Устраиваюсь за стол, сам наливаю себе водки, пью да закусываю колбасами и капустой с хреном. Яков воодушевленно кричит, рубя перед собой