чертыхнулся: надо же было так лопухнуться.
– Газету выкини, а лучше сожги, – приказал я.
– Я ее съем, – серьезно ответил Дрюня. – Я в кино видел.
– Ага, – промолвил я и глубоко задумался. Если Дрюня меня так легко обнаружил, то и другим это сделать будет несложно. Андрей может думать все, что угодно, но мы свое знакомство не прятали, я к ним частенько приходил. Рано или поздно выплывет, что мы знакомы. А если кто-нибудь сочтет необходимым покопаться в нашем прошлом, то без особого труда установит, что мы служили в одной бригаде. И тогда все…
– Я тебе машинку подогнал, – промолвил Дрюня, с отвращением глядя на недопитый чай. – Восьмерку. Выглядит паршиво, но бегает хорошо.
– Где надыбал?
– Дак на твои бабки куплена. Она стоит всего пятьсот баксов.
– Чего так дешево? – поинтересовался я.
– А в ней мужик угорел, – равнодушно оповестил меня Дрюня. – В смысле, того… Самоубийством, значит, жизнь покончил. Шланг закинул в салон и каюк! Машина на улице стояла, солнышко тоже помогло. Вонища в салоне стоит неимоверная, как в скотомогильнике. И пассажирского кресла впереди нет, с корнем выдрано. Но тебе в самый раз будет. Только сильно не светись, машинка приметная.
– В каком смысле?
– Ну, мужик ее в лотерею выиграл, «Богатырские пельмени» кушать любил, вот и сподобился выиграть. У нее с бортов еще не все наклейки содраны. Я пробовал отмыть, но их, по-моему, проще закрасить.
– Ключи давай, – вяло произнес я.
Дрюня положил на стол пару ключей и уставился в окно.
– На веселое дело идешь, – хмуро произнес он. – Может, все-таки остановишься?
– Высказался? Полегчало? Давай, дуй отсюда, не забудь, через черный ход.
Андрей тяжело вздохнул и поднялся с места. В прихожей, потоптавшись у порога, он повернулся ко мне.
– Знаешь, – тихо сказал он, – видеть знакомые имена на могилах не слишком приятно…
– Вали отсюда, – устало протянул я, – я спать хочу…
Охота была не слишком удачной. На рынке, где солдатики слегка расслабляются, удалось поймать всего лишь двоих. Один – здоровенный жлоб, пьяный вдрызг, сам сел в машину, когда ему предложили подвести до блок-поста. Другой, маленький и верткий, успел даже снять автомат с предохранителя, прежде чем получил по башке тяжелым куском железной трубы.
Большого забрали почти сразу. Он был сильным, мог пригодиться на подсобных работах. На маленького никто даже толком не взглянул. Когда его выпихнули из машины, джигиты смеялись, что русские в армию детишек стали принимать. Уж больно худеньким и миниатюрным был паренек. Такого даже бить не хотелось, жалко.
Однако, его били. Били гораздо чаще, чем следовало, и, похоже, добились своего. Парнишка, видимо, повредился в уме. Он машинально исполнял ту часть работы, что была предназначена для него, но совершенно перестал разговаривать и спать. Он молчал, даже когда его пинали ногами, били прикладами и хлыстом, только терял сознание и падал навзничь. А вот умирать он отказывался, цепляясь за жизнь, подобно кошке.
Шамиль, местный житель, мужчина тридцати восьми лет,