да леса-то все сосновые, болотистые, комариное царство: жужжат проклятые, как рой пчелиный, кусаются что собаки.
…Не дописал, как Мушерон тетрадь из-под рук вырвал:
– Это что у тебя?
– Дневник.
– Эге! Г-н лейтенант!
Подошел д’Орвиль:
– А что?
– Не угодно ли поглядеть: наш пти буржуа дневник ведет. Не шпионом ли уж к нам приставлен?
Рассмеялся тот:
– Да не сами ли мы его с собой забрали? И что он в нашем военном деле смыслит?
– Так пускай вам прочитает что сейчас написал.
– Извольте, – говорю, – по-русски прочитать или перевести?
– Само собой, перевести.
Перевел я им страницу, другую.
– Ну что Мушерон? – говорит лейтенант. – Похоже на донос шпиона?
– А вот пускай-ка с первой страницы прочитает.
Начал я с первой страницы про то, как мосье Мулине совет мне дает дневник писать, дабы облегчить сердце. Как они оба расхохочутся!
– Пишите себе, пишите, молодой человек, – говорит лейтенант, – облегчайте свое сердце.
Августа 17. Мы уже под Вязьмой. На каждом верстовом столбе цифры читаем: далеко ли еще до Москвы? Нас, гвардию свою, Наполеон бережет, не пускает нас в огонь. Но авангарду тяжко приходится: дорога наша устлана мертвыми телами, а Дорогобуж, Вязьма и все деревушки выжжены дотла. По-прежнему, пуще прежнего нас голод-жажда пронимает. От каждого полка фуражиры по окрестностям рыщут, но возвращаются редко с чем: жители везде разбежались, а запасы сожгли или с собой унесли. Картофель-то хоть не снят еще с полей; так солдаты им ранцы свои набивают, а потом на кострах пекут да с палой кониной уплетают. И я тоже – в татарина обратился! Но мясо препротивное: жестко и жилисто. Только сердце да печенка мягче и вкуснее. Да нам-то редко когда перепадает: для офицеров отбирают.
Августа 20. Вот мы и в Гжатске. Живое кладбище! Подобрали здесь одного русского тяжелораненого. Стали его чрез меня расспрашивать, выведывать.
А он:
– Прибыл Кутузов – бить вас, французов…
– Как? Что? Князь Кутузов, сподвижник Суворова?
– Он самый: сменил немца Барклая. До Москвы еще расправится с вами по-суворовски.
Озадачились, призадумались. До Москвы-то ведь еще 147 верст; задержать сколько раз может!
Августа 24. По сказанному как по писаному: Кутузов остановился, загородил нам – сирень французской армии – путь к Москве. Отделяют нас от русских глубокие овраги. За оврагами в долине и кругом на высотах вся русская армия.
Вдали налево белеет сельская церковь: то – село Бородино, занятое тоже русскими. Направо – село Шевардино; перед ним русскими же «редут» возведен – крепостца со рвом и валом, а на валу – пушки.
На душе у французов и радостно, и жутко: бранят Кутузова.
– Ишь, чертов кум, какую позицию выбрал!
Сам Наполеон не раз на холм выезжал – в зрительную трубу обозреть будущее поле сражения; потом в палатке у себя на карте обозначал расположение своих и русских войск булавками с разноцветными головками.
…С вечера