над горизонтом, и ее лучи прошивали вагон насквозь. Золотые пылинки плавали в воздухе. Шаркали ногами пассажиры, спешащие за кипятком в конец вагона, где широкий в крестце немолодой проводник растопил титан. Многие недовольно ворчали – и без того узкий проход возле титана загромождала винтовая лестница, ведущая на крышу вагона, к двуствольному паромету, чаще называемому стим-спитом. За лестницей примостился котел с топкой и запас сланцевых брикетов. Во время войны все пассажирские поезда оснастили скорострельными парометами – на случай нападения диверсионных групп врага. Теперь каждый колонист считал своим долгом высказаться по этому поводу – мол, сколько можно, не пройти, не проехать! Когда начальство распорядится убрать эти бандуры из вагонов? Чем они вообще там себе думают? Стрелок, молодой безусый парень в форменной куртке меднодорожной охраны, зевал и вяло отбрехивался.
Всеобщий гул недовольства катался меж толпящихся у титана людей колючим клубком. Проводник только приглаживал пятерней всклокоченные седые патлы и вздыхал. Цендорж присел на свою полку, передал Елисееву исходящую паром кружку с заваренными листьями чайкофского дерева.
– Где едем? – поинтересовался Клим, прихлебывая ароматный, бодрящий напиток.
– Кустолесье, – коротко ответил монгол, жмурясь и отдувая пар.
Елисеев отставил кружку и пробрался к окну. Зеленоватое, с натеками, стекло, сработанное, видимо, в самом начале работы стекольного завода, искажало реальность, превращая ее в картины помешавшегося на зелени сюрреалиста. Тем не менее Клим увидел совершенно ровную плосковину, до самого горизонта покрытую высоким серо-коричневым кустарником. В небе, причудливо меняя форму, носились плотные стаи птиц. Кустолесье. Странное место, этакие двухметровые в высоту джунгли, непроходимые и живущие по своим законам. Здесь обитают особенные звери и гады, здесь гнездятся миллионы птиц. Тянущиеся на сотни километров заросли дают приют и пищу насекомым, которые в свою очередь служат пищей для других существ – и далее по цепочке, вплоть до главного хищника здешних мест, пятнистого девятижила, прозванного так за удивительную живучесть.
Раньше Клим никогда не был в Кустолесье и теперь досадовал, что не может ничего толком рассмотреть сквозь мутное окно вагона, не имевшее даже форточки. Гомон у титана тем временем стих – все желающие, жаждущие и страждущие, получили наконец кипяток и теперь попивали всяк свой чаек, пошвыркивая, блаженно пыхтя и отдуваясь.
Вернувшись на место, Клим допил чайкофского и расстелил на коленях карту. Сориентировался он быстро – по северной стороне пути тянулись глубокие овраги, а такое место в Кустолесье было только одно – Веселые увалы. Когда во время войны свободники с помощью пленных прокладывали здесь дорогу, ведя ее по самому краю оврагов, чтобы не прорубаться сквозь непроходимые заросли, десятники покрикивали: «Веселей! Веселей!» А потом был бунт, ночная кровавая резня и два десятка трупов. С тех пор увалы и стали Веселыми…
Привычный грохот