А может, нам просто оставить ее в покое? – бесстрастным голосом предложила Луиза. – Раз она хочет весь остаток жизни проливать слезы по папочке, почему мы должны ей мешать? Кто мы, в конце концов, такие, чтобы решать, что для нее лучше, а что хуже?
– Мы ее дети, – напомнила Джен сердито. – Лично я не собираюсь спокойно смотреть, как мама медленно убивает себя. Ты сама видела, какой она стала – в гроб краше кладут! Нет, я считаю, что она должна взять себя в руки. Надо ее как-то уговорить...
– Вот ты и придумывай, как ее уговорить. Меня она все равно не станет слушать. Ты ходила у нее в любимицах, так что к тебе она, может быть, и прислушается. И все равно я считаю, что наша мать имеет право сама решать, как ей жить, так что на твоем месте я не стала бы подмешивать ей таблетки в томатный сок. Так ты ничего не добьешься.
– Послушай, Лу, разве ты не видишь, мама уже стоит одной ногой в могиле! – возмутилась Джен. – Неужели тебе все равно, что с ней будет? Это же очевидно – она сдалась, сломалась. Да, мама жива, но у меня такое ощущение, что она умерла вместе с папой.
– Лучше бы она умерла вместе с папой, – зло бросила Луиза и надолго замолчала. – Я не знаю, что тебе сказать, Джен, – выдавила она наконец. – В конце концов, наша мать взрослая женщина, а я не психиатр. И, откровенно говоря, меня начинает мутить, когда я вижу, как она жалеет себя. Ведь она плачет не по отцу, а по своей загубленной жизни. Мне не хочется ни видеть, ни слышать ее, пока она такая, а другой она, наверное, уже не может быть. Ей нравится та роль – жалкая роль, надо сказать, – которую она сейчас играет. Неужели ты сама не видишь, что наша мать считает себя виноватой в том, что отец умер, а она – нет. И она наслаждается этим! По-моему, это просто омерзительно, но мешать ей я не собираюсь. Быть может, она по-своему счастлива.
– И все равно я не допущу, чтобы мама свела себя в могилу, – упрямо повторила Джен.
– Ты все равно не сможешь заставить ее снова повернуться лицом к жизни, потому что жизнь – это удовольствие, которое ей больше не с кем разделить. Она должна сама захотеть этого, но вряд ли это случится. Пойми это наконец! Впервые за последние двадцать пять лет наша мать получила возможность самой выбирать тот образ жизни, который ей больше по вкусу. Разве это само по себе не счастье? Ну что делать, если рядом с ней больше нет Мэтта, который все решал за нее и указывал, что делать, а что – нет.
– Ты говоришь так, как будто он был настоящим чудовищем, – заметила Джен, которой больно резануло слух, когда Луиза назвала отца по имени.
– Он и был им. По крайней мере в отношении матери и меня, – отрезала Луиза.
И, как всегда, сестры так и не смогли ни до чего договориться. Слава богу, в этот раз они сумели не поссориться, и Джен, повесив трубку, подумала, что в словах Луизы был свой резон. И все-таки она не могла смириться с тем, что никакой надежды нет. Больше того, Джен была совершенно уверена, что сумела бы что-нибудь придумать, если бы собственные проблемы не отнимали у нее столько сил.
Примерно за две недели