и без того прямые светлые волосы. В детстве она так часто тянула себя за них, что на суде у нее даже была проплешина.
Мы глядим друг другу в глаза. Комната маленькая – Кэлли загораживает мне выход.
У нее всегда всего было больше, чем у меня. Я была ее бедной подружкой, мне не хватало то одного, то другого. Зато сейчас только у меня хватает смелости открыть рот.
– Как ты? – спрашиваю я.
– Не в настроении. – Она натягивает на голову капюшон толстовки и обходит меня.
Я подавляю в себе желание стукнуть ее головой о стену, вырвать ей волосы. До этого момента я даже не осознавала, как сильно на нее злюсь.
Я ни с кем не дралась еще с десятого класса. Тогда какой-то придурок, которого все звали Бобби Заячьи Зубы, болтал на обществознании о талонах на еду. Он повторял слова своей матери-продавщицы, осуждавшей женщин, которые приходили в ее магазин с такими талонами: мол, они живут на деньги честных налогоплательщиков, щеголяя «айфонами», дизайнерскими сумочками и кучей детей.
После уроков я подошла к нему и спросила, с чего он взял, что дети таких женщин заслужили голодать. Может быть, их мать осталась одна из-за того, что отец умер или угодил в тюрьму. Он отмахнулся и прошел мимо, вполголоса обозвав меня белой швалью. Я догнала его и впечатала лицом в шкафчик.
Когда бабушка забирала меня после школы, она прямо перед завучем схватила меня за подбородок, впившись ногтями в кожу.
– Не путай мою доброту со слабостью, Тесса, – прошипела она.
В тот момент я поняла, что они с моей мамой действительно очень похожи: у обеих под маской безобидности прячется жестокость.
Кэлли садится на диван и притягивает колени к груди. Потом начинает копаться в телефоне – очевидно, так ей легче меня игнорировать.
– Чего тебе? – спрашивает она, когда становится понятно, что я не собираюсь уходить.
Посмотри на меня! Убери чертов телефон и перестань вести себя так, будто мы с тобой никогда не были лучшими подругами.
Но у меня не хватает смелости высказать это ей в лицо. Не было и, вероятно, никогда не будет. Я прочищаю горло.
– Нечего наезжать на мать из-за того, что я здесь, – говорю ей я. – Мы с ней были в тюрьме этим утром.
– Знаю. – Кэлли кладет телефон на колено. Экран темнеет. – Жалко твоего папу, – добавляет она почти машинально.
– Мы не… Она расстроилась не из-за этого. – Я сглатываю слюну. – Из-за Стоукса.
Кэлли вздрагивает, и от этого я почему-то смелею.
– Мы видели его адвоката, – добавляю я, – который занимается апелляцией.
– Ясно. – Кэлли растягивает слово, будто не понимая, зачем я ей это рассказываю. Но я замечаю, как ее пальцы впиваются в подлокотник.
Я пожимаю плечами.
– Я подумала, что ты должна знать. Может, это даже в новостях покажут.
Выражение лица Кэлли меняется, и я его узнаю. Раньше я боялась его, как сирены в ураган. Но теперь я рада, что она разозлилась, и это именно из-за меня.
– На кой черт ты вообще