что, тебе было бы лучше весь вечер просидеть в этом доме, навевающем депрессию? – Она отпирает автомобиль, и мы садимся внутрь.
Что Кэлли знает о депрессии? Бабушкин дом от пола до потолка завален пепельницами и таблоидами еще с тех времен, когда умерла принцесса Диана. Как бы то ни было, но я не отвечаю на вопрос, а она не давит на больную тему. Кэлли выворачивает на главную дорогу, и я притворяюсь, будто дорожные знаки – страшно занимательное зрелище. Вот, например, реклама хеллоуинской прогулки с привидениями за пожарной станцией – хотя праздник был уже девять месяцев назад.
Кэлли покашливает, и надежда доехать остаток пути в молчании испаряется. Я поворачиваю голову. У нее такой вид, будто она сейчас упадет в обморок.
– Тогда дело было не в тебе. – Она так яростно вцепляется в руль, что ногти у корней белеют. – Я так вела себя после твоего переезда, потому что… мне просто было тяжело.
Если бы у меня хватило смелости, я бы напрямую спросила, с чего она взяла, что мне тогда пришлось легче. А ничего, что мама меня оставила? Что мне пришлось переехать к женщине, которую я до этого ни разу не видела?
– Много воды утекло. – Это все, что я могу ответить.
Она отпускает руль и заправляет локон за ухо. Ее пальцы застывают на месте, как будто она не может с собою совладать. Мне ее почти жаль. Почти.
– Ты хотела, чтобы я поехала с тобой, дабы не оставлять меня наедине с твоей мамой? – спрашиваю я. – Боишься, что я могу ей чего-нибудь наговорить?
Кэлли опускает руку и кладет ее себе на колено.
– Маме ты ничего такого не сможешь рассказать. – Неуверенность, которая чувствовалась в голосе еще полминуты назад, пропала. Я начинаю нервно дергать пальцем за дыру в джинсах.
– Следствие чуть не уничтожило мою семью, – тихо говорит Кэлли. – Мама все эти годы винила себя, говорила, мол, если бы они с папой той ночью не уехали, Лори до сих пор была бы жива.
Пафос. Я узнала этот термин в прошлом году из курса по риторике. Пафос — это стиль повествования, цель которого – воззвание к чувствам. Основная идея, которую хочет передать Кэлли, понятна: если я начну ворошить прошлое, которое еще со времен суда все старались забыть, то принесу Гринвудам еще больше боли.
Я сделаю больно Мэгги, которая подобрала меня той ночью на заправке, спасла от детдома и всегда клала лишний сэндвич в ланчбокс Кэлли на случай, если папа залез ко мне в карман куртки, пока я спала, и украл деньги на обед.
Я не свожу глаз с закатного солнца на горизонте. Вспоминаю Лори Коули, ее руки, которые всегда пахли лосьоном с сиренью, когда она аккуратно убирала непослушные локоны у меня со лба. Представляю себе ее тело, опухшее после реки, бесцветное, не считая синего кольца вокруг шеи. «Такое мог сотворить только монстр», – заявил окружной прокурор, когда выкладывал перед жюри фотографии трупов жертв. К горлу подкатывает ком тошноты.
Я вдруг начинаю завидовать Уайатту Стоуксу, и такое со мной случается уже не первый раз. Если он виновен, то, по крайней мере, ему не придется жить с этой виной вечно.
«Не вечеринка» оказывается загородным