училище, под условием свободного выхода из него всех. Правильно ли он поступил? В военное время его судили бы, как Стесселя.
Просыпаюсь поздно, нет обычной канонады. Мир. Можно свободно ходить по улицам. Открываются магазины. На следующий день свежий хлеб. Вместе с испытываемою горечью я понимаю обывательское настроение и… удовлетворение после осадного положения. Ведь каково было сидеть несколько дней со скудным уменьшающимся запасом продовольствия, не выходя на улицу и дрожа за свою драгоценную жизнь. Да, признаюсь, и я с удовольствием шел по ожившим вдруг улицам, вчера еще мертвым, где приходилось жаться к стенам и спешно перебегать улицу. Обывательская поговорка «Худой мир лучше доброй ссоры» познается, когда обыватель испытывает войну, да еще не хорошую, на своей шкуре, на своем желудке, и она происходит не где-то там далеко, на фронте, а тут же рядом.
Особенно пострадала Никитская площадь. Два огромных дома на ней совсем разрушены: князя Гагарина – снарядами. Коробковой – от пожара. Сильно были обстреляны Воскресенская площадь, гостиница «Метрополь». В Кремле – в Чудовом монастыре, на соборах и во многих местах кремлевских стен – повреждения. На большинстве улиц попадаются разбитые стекла, обвалившаяся штукатурка, следы пуль. Не знаю, много ли было человеческих жертв, но думаю, что не много. Над Кремлевским дворцом развевается огромный красный флаг. Грустно, отвратительно! Хотя с чисто пейзажной точки зрения это красное пятно, пожалуй, и красиво.
На следующий же день Александровское училище занял штаб красноармейцев и он был окружен патрулями. Под вечер я возвращался домой. Патруль не пропускает. Я объясняю, что живу рядом с училищем в переулке, и меня пропустили. Другой патруль, уже на углу моего сада, останавливает, арестовывает и ведет в Александровское училище. В тех же комнатах, где я провел только что несколько дней и которые были заполнены белыми, теперь снуют красные. Приводят в какую-то комнату, спрашивают, кто я и документ. Я отвечаю: «Князь Павел Дмитриевич Долгоруков», подаю свидетельство домового комитета и объясняю, что живу рядом. Через некоторое время они говорят, что дадут мне пропуск, но что теперь князей нет, и я получаю пропуск – гражданину Долгорукову.
В Москве стало спокойно, довольно свободно. Я удивлялся, как в такое короткое время у большевиков оказалось столько исполнителей и столько перешло к ним. Террора еще сильного не было. Например, в Английский клуб, где мало стало бывать народу, как-то пришли красноармейцы, заставили поднять руки вверх игравших в карты, обыскали кассу, в которой почти ничего не было, выпили, забрали несколько бутылок вина и ушли.
Кажется, в начале ноября состоялись выборы в Учредительное собрание. Выборным производством, а потом и подсчетом голосов ведали служившие до этого в губернском присутствии, и все шло правильно. В день выборов я объехал на автомобиле несколько городских выборных пунктов. На улице стояли столики, где раздавались партийные списки, между