в одежды восточного стиля единообразного покроя, нечто вроде униформы, отличавшиеся только цветом. Это были исключительно мужчины, большей частью уже в летах; лица их украшали бороды; крючковатые носы казались еще более крупными от соседства с большими черными глазами под нависающими густыми бровями; весь их облик был серьезным, величественным, даже патриархальным. Короче, это было заседание Синедриона.
Человек, сидевший перед треножником, на месте, которое могло бы быть названо председательским, походил на своих коллег справа и слева, но именно к нему, по всей видимости председателю этого собрания, сразу же приковывался взгляд постороннего наблюдателя. Когда-то этот человек явно был высокого роста, но теперь до отвращения ссохся и сгорбился: белая мантия, в которую он облачился, не давала ни малейшего намека на то, что под нею скрываются мышцы или что-то иное, кроме угловатого скелета. Сложенные руки, наполовину скрытые рукавами из полосатой шелковой ткани, белой и темно-красной, покоились на коленях. Когда человек говорил, указательный палец его правой руки, дрожа, приподнимался; было похоже, что на другие жесты он уже не способен. Несколько волосков, цветом белее ярко начищенного серебра, еще оставались на его обтянутом кожей, почти лысом и совершенно круглом черепе, ярко блестевшем в свете ламп; мутные глаза глубоко запали в глазницах; нос едва ли не доставал губы; нижняя часть лица скрывалась в волнистой бороде, наводящей на воспоминания о почтенном Аароне. Таков был Энлиль Вавилонянин! Череда пророков, давно пресекшаяся в Израиле, сменилась чередой схоластов, из которых он был самым ученым – знатоком всего, но лишенным Божественного вдохновения. В свои сто шесть лет он по-прежнему оставался президентом Верховной Коллегии.
На столе перед ним лежал развернутый свиток пергамента, покрытый затейливой вязью иврита; за его спиной, почтительно склонившись, ждал распоряжений дородного вида служитель.
Собравшиеся явно обсуждали какой-то сложный вопрос, но к тому моменту, когда они предстали нашему взгляду, общее мнение было найдено, и достопочтенный Энлиль, не двигаясь, подозвал служителя:
– Пст!
Тот, приблизившись, склонился еще ниже.
– Ступай и скажи царю, что мы готовы дать ему ответ.
Не мешкая, служитель удалился.
Спустя некоторое время в помещение вошли два офицера придворной стражи и замерли по обе стороны от двери; вслед за ними во дворик медленно вступила в высшей степени примечательная персона – старик в пурпурной мантии с алым подбоем, схваченной на талии лентой из золота столь тонкой работы, что эластичностью не уступала коже; пряжки сандалий сверкали драгоценными камнями; узкий обруч короны филигранной работы играл поверх тарбуша из мягчайшего бархата малинового цвета, спускавшегося на плечи и оставляющего открытым горло. Вместо печати к поясу был пристегнут кинжал. Старик прихрамывал и тяжело опирался на трость. На всем своем пути до дивана он не останавливался и не поднимал взгляда от пола. Лишь приблизившись, он, словно впервые заметив присутствующих, обвел собравшихся надменным взглядом,