и все.
Я молчу и сержусь, конечно, очень-очень сержусь, не нравится мне это новое дурацкое имя.
А вот теткам, кажется, нравится.
«Холосое имя, – пищит Яблоко, – насе!»
«Хо-рр-ошее имя, рр-усское», – каркает Палка.
Так я стала ВАЛЯ.
Вечером на веранде папа клеит мне змея из бумаги и все время называет меня «ВАЛЯ». Но я не хочу быть «Валя»!
Не хочу! Не хочу! Не хочу!
Я хочу быть, как раньше, как всегда.
Я хочу быть «Ролли».
И змея с хвостом я тоже не хочу.
Я хочу мою куклу с чернильным носом, ту, что Тася сделала мне из тряпочек, когда нас гнали тогда в Тюрьму.
Я забыла ее, мою куклу, на антресолях в развалке на Софиевской, там, где лежит на полу Эмилька. В черной луже…
Событие второе: «Христос воскрес!»
Пасху 1942-го в Одессе праздновали с размахом.
Это была первая Пасха в «освобожденном от большевиков-безбожников» городе, и все жители Одессы, старые и молодые, с готовностью окунулись в давно забытую или же никогда не испытанную атмосферу «пасхальной радости».
Уже накануне праздника, в Пасхальную ночь, город наполнился торжественным звоном колоколов, и принаряженные одесситы целыми семьями потянулись на Пушкинскую в наскоро отремонтированную Свято-Ильинскую церковь.
Все в эту ночь там было необычно и празднично – и свет разноцветных пасхальных свечей, и запах ладана, и распахнутые Царские врата, и ослепительно белая ряса священника, и сакраментальные слова молитвы: «Христос воскресе из мертвых смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав…»
А после полуночи, когда закончилось богослужение, в бархатной темноте улиц зажглись, замелькали тысячи огоньков – это возвращавшиеся из церкви несли домой в бумажных фонариках Благодатный огонь. Как будто бы тысячи звезд неведомо как спустились с небес на землю и теперь уже здесь, на земле, ведут свой вечный волшебный хоровод.
И люди с фонариками тоже как будто участвуют в этом волшебстве.
Незнакомые, они радостно приветствуют друг друга: «Христос воскрес!» и троекратно, по русскому обычаю, целуются.
Всю эту ночь одесситы провели на улицах – работали все рестораны и все бодеги, и люди, впервые за многие годы, имели возможность полакомиться пасхальными куличами. Пекли куличи и одесские хозяйки, хотя у многих давно уже не было необходимых форм, да и рецепты за годы советской власти были утеряны.
А назавтра, в Светлое Воскресенье, многие поспешили выполнить свой «христианский долг». Лучшим местом для этого был, естественно, сиротский дом. И новоявленные «благотворители», со слезами умиления от «щедрости своей души», гладили «бедных сирот» по завшивленным головам и совали в их голодные рты куски кулича.
Кулич был, наверное, вкусным, и дети ели его с удовольствием.
Только…
Только не можем мы здесь не вспомнить о других детях – о наших друзьях, грязных, оборванных, голодных, которых, как диких зверушек, все еще отлавливают по развалкам.
По отношению к ним никто не пытался выполнить свой «христианский