на ноги и ткнул в меня пальцем:
– Какой вы, к черту, судья? Он убил моего мальчика! Этот подонок убил моего мальчика, а вы собираетесь его отпустить? Да вы что? Мой сын мертв. Слышите? Мертв! Это для вас хоть что-нибудь значит?
Блондинка-жена тянула его за рукав пиджака в тщетных попытках усадить на место. Лицо его стало почти фиолетовым.
Охранник суда тоже орал, пытаясь восстановить порядок в зале, что казалось уже невозможным. Я искал свой молоток, чтобы хотя бы попытаться всех успокоить, но никак не мог его найти.
Вокруг царил настоящий бедлам. Все кричали, и ни один из присутствовавших не умолкал настолько, чтобы дать мне возможность раз и навсегда прекратить этот юридический фарс.
И вдруг в глубине зала открылась дверь, и в проеме появился еще один охранник, дежуривший внизу. Он держал за руку маленького мальчика.
Моего сына.
Я вскочил на ноги и, смутно осознавая, что мне еще нужно выполнить кое-какие формальности, бросил что-то вроде «Объявляется перерыв».
Полностью сбитая с толку секретарь прокричала положенную в таких случаях фразу, но ее слова потонули во всеобщем шуме.
Тем временем я уже летел стрелой мимо представителей сторон и самого подсудимого. Никто из них ни разу не видел, чтобы судья мчался с такой скоростью. Даже маршалы, проводившие в судах чуть ли не каждый божий день, смотрели на меня открыв рот.
Добежав до перегородки, разделявшей зал на две части, я распахнул дверцу, доходившую мне до пояса, пролетел мимо изумленного Томаса Берда, который по-прежнему кричал и размахивал руками, упал на колени, схватил Сэма и прижал к себе.
– Я люблю тебя, – выпалил я, – как же я тебя люблю.
После чего зарылся носом в его шелковистые волосы и с такой силой его обнял, что у него, наверное, перехватило дыхание. По моим щекам катились слезы. Я вдыхал его чудесный запах, запах шестилетнего мальчика, и нащупывал пальцами крошечные мышцы на его спине.
Потом я подхватил сына на руки и вышел в заднюю дверь. Мне нужно было увести его из этого шумного сумбурного зала, где я не чувствовал себя в безопасности. Прежде всего я должен был защитить своего сына.
Вслед за нами вышел сотрудник службы безопасности. Оказавшись в холле, я усадил Сэма на стул.
– Он поднялся на крыльцо и попросил отвести его к папе, – сказал охранник, – мы там все рты пораскрывали.
Сэм, конечно, тоже был напуган. Он не понимал, почему отец плачет, и еще многое из того, что произошло с ним в последние двадцать с лишним часов, тоже не понимал.
– С тобой все в порядке, Сэмми? – спросил я, опускаясь перед ним на колени.
Потом осмотрел его с головы до ног, но не нашел ни порезов, ни синяков, ни следов от ударов.
Он, похоже, не знал, что ответить на мой вопрос. Он так и стоял передо мной, застыв в одной и той же позе. Совершенно потеряв голову, я, должно быть, нагнал на него страху. Не зря ведь детей называют эмоциональными зеркалами. Они отражают окружающую их обстановку.
Чтобы