один из них дал мне еду.
– Чем же он тебя кормил, Сэмми? – спросила Элисон.
– Арахисовой пастой с джемом, – сказал Сэм.
Мы с Элисон встревоженно переглянулись. Когда Эмма в первый – и последний! – раз поела арахисовой пасты, ее глаза и горло отекли до такой степени, что девочку пришлось срочно везти в больницу. С тех пор у нас под рукой всегда есть несколько ампул с эпинефрином – я сомневался, что похитители об этом позаботились.
– Эмме тоже дали такой сэндвич? – спросил я.
– Я не знаю, – только и ответил Сэм.
Сын рассказал, что потом расплакался еще больше, и тогда один из тех, с колючими лицами, накричал на него и велел ложиться спать. Мы на разные лады принялись расспрашивать его, не причинили ли они ему вреда, не трогали ли там, где не положено, и все такое прочее. На все вопросы мальчик отвечал отрицательно.
Последнее, что он мог рассказать, это то, как на следующее утро их с Эммой вытащили из дома и усадили в тот же самый фургон. Проехав «немного», машина остановилась. Когда дверца открылась, ему велели бежать к зданию суда и спросить меня. Так он и сделал.
Мы пытались вытащить из него что-нибудь еще, но в его маленькой славной головке больше ничего не отложилось. Под конец Элисон спросила, есть ли у Сэма вопросы к нам.
– Да, – ответил он, – когда вернется Эмма?
Мы с Элисон обменялись взглядами, полными тоски и отчаяния.
– Мы не знаем, малыш, – ответил я, – просто не знаем, и все.
У Сэма на удивление выразительный лоб. Если он чем-то расстроен, он весь как будто оседает на четверть дюйма вниз. Когда он был совсем маленький, я называл эту особенность «сердитый лоб». Подобное выражение было верным признаком того, что у него болит живот, что он мучается коликами или просто вот-вот разрыдается.
Вот и сейчас лоб был опущен.
– Но… – начал он. – Но…
Элисон поспешила сменить тему:
– Сэмми, сынок, хочешь посмотреть по «Нетфликсу» какую-нибудь программу? Нам с папой нужно кое-что обсудить. Поговорить по-взрослому. А потом мы с тобой во что-нибудь сыграем.
– Хорошо, я подожду, – сказал Сэм и помчался наверх.
Но уже через несколько мгновений вернулся, прижимая к груди любимую мягкую игрушку. В первые годы жизни у детей появляется много плюшевых зверей, и никогда не знаешь, какой из них будет возведен в ранг члена семьи. Для моих детей любимцами стали два медвежонка, подаренные им моей теткой, одной из нынешних хиппи, которая жила в Колорадо.
Что-то было в них такое – размер, форма или особенная мягкость, – что заслужило привязанность Сэма и Эммы, когда им было всего по шесть месяцев. С тех пор они стали для них одной из тех вещей, которые неизменно дарят утешение, которые берут с собой в кровать и без которых не обходится ни одна дальняя поездка.
Они были потрепанные, ободранные, перенесли несколько срочных хирургических операций и приняли на себя весь запас любовных соплей, на которые были способны наши дети. Эмма называла своего Сэм-медведь, Сэм своего – медведица Эмма.
Сэм вернулся в комнату, прижимая к себе медведицу Эмму.
– Все, я готов, –