ребятам, – сказал наш разводящий.
Сержант взглянул на него:
– Это кто с тобой – салаги?
– Ну да, первый год…
– Ну а раз салаги, – спокойно продолжал сержант, – кончай базарить. Наши уже лишний час на постах мерзнут. Идем!
Он направился к двери, не оборачиваясь, уверенный в том, что приказ будет выполнен.
– Товарищ капитан, – крикнул он в соседнюю комнату, где начальник караула сдавал дела Худякову, – мы пошли!
С уходом смены в комнате стало просторнее. Мы сняли шинели и поставили оружие в пирамиду, но приткнуться пока было некуда, и мы теснились по стенам, за спинами танкистов, а те, уже не обращая на нас внимания, продолжали свои разговоры. В свете лампы плавал табачный дым, раздавались громкие грубые голоса, взрывы хохота, вспыхивала шумная деревенская возня, от то и дело отворяемой двери тянуло потоками холода… Потом вернулись сержант с нашим разводящим и с ними сменившиеся часовые. Воротники обындевевших шинелей у них были подняты, ушанки завязаны под подбородком. Они протолкались к печке и стали греть озябшие руки.
– У, салаги хуевы, из-за вас чуть насмерть не закоченели, – приговаривали они, скидывая валенки и переобуваясь в сапоги, но в их голосах не было злобы, а все то же чувство облегчения от законченной работы.
Сержант и наш разводящий доложили офицерам, что смена постов произведена. Танкисты, стуча сапогами и посмеиваясь, стали выходить на улицу.
– Ну, счастливо вам тут… Счастливо оставаться! Чтоб все было в порядке.
Слышно было, как зашумела мотором и, гремя бортами, отъехала машина, как кричали и свистели отъезжающие, и вдруг стало тихо. Капитан Худяков задумчиво прошелся по опустевшей комнате:
– Что ж, орёлики, с почином. Отдыхающей смене – спать!
Вместе с другими я вышел в соседнюю комнату, нащупал в темноте топчан и улегся, укрывшись прихваченной с вешалки шинелью, подложив шапку под голову. Тревожное ожидание предстоящего не давало уснуть. Как-то все сложится? И – вот оно:
– Смена, подъем!
Началось! Мы поднимаемся, натягиваем шинели, перепоясываемся, разбираем оружие из пирамиды. Выходим на мороз, по команде подсоединяем рожки к автоматам, щелкаем затворами. Потом идем гуськом по ночному лесу вслед за разводящим, который подсвечивает тропинку фонариком; автоматы в такт шагам поматываются на спинах. И вот уже луч фонарика удаляется, мелькая за деревьями, а затем исчезает. Я остаюсь один на один с ночным лесом.
Стою, вперившись в черноту за колючей проволокой. Туда же смотрит бессмысленное дульное отверстие моего автомата. Там, в черноте, мерещатся мне непонятные шорохи. «Часовой, – объясняли бывалые доброжелатели, – это человек, вооруженный до зубов, завернутый в тулуп и выброшенный на мороз». Что он может? Ничего не может. Пока сбросишь рукавицу, нащупаешь бесчувственными пальцами предохранитель, изготовишься… Я поворачиваюсь и медленно, вперевалку, бреду к освещенным воротам склада, волоча полы тулупа по снегу, стараясь попадать валенками