лично мне! – способствовать и помогать во всех трудных случаях. Их много! Потому что десятники, взводные и ротные из числа всё тех же заключённых часто превратно понимают свои задачи и, следя за выработкой и дисциплиной, сами злостно нарушают дисциплину. Потому что контрреволюционеры, которым советская власть дала возможность исправить вину, только усугубляют её антисоветскими речами, которые, как и в Гражданскую войну, могут стать делами. Потому что воры и убийцы – все эти блатные! – бессовестно пользуются ближайшим родством к рабочему классу, превращаясь в ярый асоциальный элемент с круговой порукой, пьянством и картёжничеством. Вы не хотите жить среди всего этого?.. Сколько вам ещё находиться здесь, на Соловках?
– Больше двух с половиной лет, – ответил Артём.
– Вот думайте, как вам их прожить, – сказала Галина. – Просидеть в карцере? Или… выйти по заслуженной амнистии, отсидев половину? Кто у вас дома? Мать? Невеста?
– Мать.
– Мама ждёт… Почему она вам не пишет писем?
Артём замешкался.
– Так получилось. Шлёт посылки. Только что прислала, – ответил он, тут же вспомнив, что Галина знает о посылке и даже о том, как Артём её получил.
– Ой, – как-то совсем по-домашнему сказала Галина, увидев ещё одну бумагу на столе. – У вас ещё драка в лазарете. Вы избили Алексея Яхнова.
– Кого? – удивился Артём. – Жабру, что ли?
– Какую жабру? – спросила Галина, без особого, впрочем, интереса, уже протягивая Артёму какой-то самый важный листок с пропечатанными буквами. – Вот тут форма, надо лишь расписаться.
– Слушайте, – Артём даже сделал неосознанное движение, чтоб сдвинуть табуретку назад, но снова едва не упал. – Мне ещё нечего… – он привстал и постарался установить табурет крепче, – совсем нечего рассказать о нарушениях. Но я со всем согласен, с каждым вашим словом. Это нужное дело!
– Ну так расписывайтесь, – сказала Галина, по-прежнему держа листок на весу. Она даже привстала, чтоб Артёму было ближе дотянуться, левой рукой тут же оправив сзади юбку.
Артём против воли скользнул по фигуре Галины взглядом. Она была хороша… эта юбка… и эти, чёрт, духи… Живот у неё – как он пахнет? Если живот без одежды?
– Давайте знаете, как сделаем, – попросил Артём, улыбаясь и вкладывая все свои силы, всё естество, всю нежность, всё человеческое, всё честное, всё самое сердечное в свою просьбу. – Я уйду, и всё обдумаю, и наверняка буду вам полезен. Я помогу. И вы меня вызовете – да хоть даже завтра… или послезавтра – и я уже приду… – “Как сказать? – думал Артём. – С донесением? Какая мерзость! С рассказом? А что не с романом? Не со стихами?” —…я приду и уже что-то… важное расскажу. Чтоб вы увидели, что я способен к работе. Что я нужен. И тогда мы сразу всё это подпишем. А сейчас – я ещё ничего не сделал, а уже подпишу. А если ничего не смогу сделать?
– Сможете, я вижу, Артём, – она впервые назвала его по имени, это прозвучало так голо, так остро, так приятно, как если бы она показала живот, немного голого живота… или увидела немного его голого тела и назвала это тело по имени…
– Нет,