А ты почему сидишь? Я тебя не приглашал.
– Потому что больше не к кому сесть. Все веселятся стоя, – сказал я, смутился и, развернув конфету, с удовольствием полизал её, смакуя сладко-кислый вкус. И разгрыз, чудом не обломав оставшиеся молочные зубы.
Серёжа сидел в молчании, пока я не раскрыл свою насыщенную памятку.
– Так, посмотрим.
– Что смотреть? Надо делать!
Он сразу же принялся строго поучать меня и легко раздражался, когда я долго размышлял над заданием.
Я приступил к тесту на выбор профессии. Пожарный, нарисованный на плотном мелованном листе, глядел на меня с озорным блеском.
– Проще простого. И что тут непонятного? Не умеешь читать?
– Умею достаточно хорошо. Всё понятно. Но мне нужно время.
В его нетерпеливой требовательности, сочетающейся с капризной интонацией, заключалась своеобразная прелесть будущего бойкого подростка, привыкшего везде и всюду высказывать своё, быть может, не всегда положительное мнение. Он бы вмешивался во всякое дело, пускай не касающееся его лично, небрежно переворачивал горы, далеко уходящие под толщу земли, совершал бессчётное количество безрассудных поступков и никогда не жалел об упущенной возможности.
Меня восхищали люди подобного поведения!
Я позволял делать замечания родителям, знакомым мальчишкам, но всегда после делался зажатым и страшно стыдился своей невоспитанности. Серёжа совершенно не пестрел краской при свободном изучении своих повадок, и я мог лишь смотреть на него с неподдельным восторгом и выслушивать верные ответы на задания.
Он решил за меня кроссворд и отыскал лишние вещи на картинке с пузатым коричневым портфелем.
Я произносил слова невнятно, беззвучно, когда хотел ему о чём-либо подсказать и сердился, когда моё мнение им не учитывалось.
Но, как бы то ни было, он всё же не был поначалу со мной столь прямолинеен. В немногие моменты, проявляя терпимость и повышая притворную мягкость в голосе, Серёжа казался чудным, изумительно чудным! И в конце праздника, когда мы почти окончили прочтение памятки, к нам подошла его мать. Вся румяная, низкорослая, упитанная, как и сын, она имела ясные, печальные до тягучей боли голубые глаза, опушённые бесцветными короткими ресницами. Красивое вязаное её платье с объёмными рукавами было стянуто тонким кожаным поясом.
– Кто это? Это твой новый приятель Серёжа? – спросила женщина, вынув из холщовой сумочки апельсиновую конфету.
Я невольно улыбнулся.
– Да. Наверное, приятель, – как-то потрясающе просто ответил Серёжа. – Ната! – проговорил он, представив меня матери. – А можно мы погуляем у нас во дворе?
Наталья съела конфету, спрятала надёжно обёртку в самом мелком карманчике сумки и проговорила:
– Да. Так, и как же зовут, наверное, приятеля?
– Паша он, – сказал Серёжа, озорно ухмыльнулся и передал матери начатую памятку с мятым верхним углом. – Такой смешной, такой смешной! Ничего не умеет. Прямо не от мира сего! Мне пришлось всю памятку выполнять за него.
– О,