иного.
На второй день цыгане, обустроившись, заполонили двор. Их вдруг стало очень много, настолько, что к отцу вереницей потянулись жалобщики. Но они ничего не добились, поскольку Дьердь Батори с самого утра заперся в комнатах. Вместе с хозяином исчез и давешний еврей.
Матушка увлеклась товарами.
Иштван – медведем.
Эржбета – цыганами.
Бронко она нашла с легкостью, как всегда находила людей, которые были ей нужны. Он сидел в кольце старух, до того омерзительных с виду, что Эржбета остановилась, не решаясь приблизиться.
Старухи разом подняли головы и повернулись к ней. Все они были слепы. В бельмяных глазах Эржбете виделось отражение луны, а кривые руки держали воздух. И держали крепко.
– Уходи, – прошамкала одна, выплевывая слюну.
– Уходи! – вторая кинула в Эржбету горсть зерна.
– Уходи! Уходи!!! – взвыли все разом.
Бронко закрыл уши руками. Трус! И предатель. Пламя внутри полыхнуло знакомой силой, и Эржбета, преодолев отвращение, сказала:
– Хорошо. Я уйду. Но пусть она, – Эржбета указала на девочку, вертевшуюся неподалеку, – придет сегодня ко мне. Пусть расчешет волосы.
Девочка была совсем юной. Она смотрела со страхом и куталась в кусок драной мешковины. И жалкий вид ее убил Эржбетин гнев.
– Как тебя зовут? – спросила она и потрогала сбитые колтуном волосы.
– Как будет угодно госпоже, – ответила девочка, падая на колени. Она низко наклонила голову, и на шее стала видна полоска более светлой кожи.
Послюнявив палец, Эржбета потерла полоску, потом и щеку. Несмотря на загар, прочно въевшийся в кожу, девочка явно отличалась от цыган.
– Тебя украли?
– Купили.
А теперь продали, точнее, отдали вместо улыбчивого, но такого трусливого Бронко. И Эржбета, отослав новенькую на кухню, присела у окна и задумалась.
Их следовало наказать.
Никто не смеет перечить Батори.
Эржбета взяла в руку гребень и стала расчесывать волосы, напевая песенку, которой научила ее тетка. Сквозь толстое стекло пробивались тени пламени и ветер, стучась в окно, требовал впустить.
Не сегодня.
Заснула Эржбета легко, как случалось всегда на полную луну, и спала крепко, без снов, а очнулась оттого, что в постели мокро. По ногам текла кровь, и резкий запах ее вызвал тошноту.
Наутро у постели собрались служанки, и матушка долго, придирчиво разглядывала простыни, а после велела спрятать. Эржбету же на всю неделю заперли. И все, что она могла – это наблюдать, как гаснут костры, сбиваются стадом кибитки, и пестрый караван выходит из замка.
Она послала вдогонку ветер, но тот вернулся, беспомощный и оскорбленный.
Она бросила слово реке, но та не сумела подняться по крутым берегам.
Она попросила горы, но силы осталось слишком мало, и горы не ответили.
Это было обидно. Теткино искусство оказалось бесполезным. Так какой в нем прок? Обида и разочарование сделали Эржбету больной. И лишь присутствие новой служанки, которую разрешили оставить, постепенно примирило Эржбету