дядя сказал ему: «Вы счастливы, что можете уехать, а я не могу». – «Почему?» – спросил дипломат. «Потому что я у себя», – ответил дядя. Представляю себе физиономию дипломата.
В том же доме над Деляновыми жила другая моя тетка с семьей – мужем и детьми. Двоюродная сестра моего отца вышла замуж за двоюродного брата кн. Абамелек, у них была большая семья: три дочери и единственный сын, недавно умерший 59 лет.
Эту тетю и ее мужа мы очень любили, отношения с семьей были проще, сердечнее, тетя Лили была красива, обожала мужа, и весь склад их жизни был простой, уютный, а не чопорный, как у тети Анны. Муж ее был недурной художник, много копировал картин очень удачно. Со второй дочерью их, кн. Гагариной, я сошлась близко, так как она жила в Москве. На том же Невском в громадных роскошных комнатах жили старики Лазаревы, родители двух теток и третьей, за границей, Нирод. Старички были типичны. Она – рожд. кн. Манук-Бей турецкого происхождения, была важная старушка. Он – милый, добродушный старик, колоссально богатый. Их семьей был выстроен Лазаревский институт, церковь (армянская), кладбище для армян и пр.
Обеды у стариков Лазаревых были для меня пыткой, как и обеды в Москве на Маросейке по воскресеньям у бабушек – Деляновой и ее сестры Арапетовой. Обеды эти, состоящие из 10 блюд, причем нельзя было смеяться или шуметь, начинались, кажется, в 5 часов и не помню, когда кончались! Заметив мое унылое лицо, бабушка позволяла мне встать между блюдами и пробежаться! После обеда шли в гостиную пить кофе. Гостиная неуютная, как и весь дом, мебель по стенкам, красного дерева. Была комната так называемая боскетная, на стенах что-то нарисовано вроде пейзажа, оббитая плющом. Дом был громадный, а может быть, он мне в детские годы казался таким. Помню большую залу с бюстами, которые мне почему-то внушали страх, и я ни за что в темноту не могла решиться пройти ее с одного конца до другого. Была девичья, которую я очень любила. Там всегда можно было видеть 5–6 девушек, сидящих за работой, вышивающих что-то тонкое в пяльцах. Бывало, заберусь я туда и без умолку болтаю с девушками, пока не окликнет меня кто-нибудь и не услышу знакомую фразу: «Tu n'es pas une femme de chambre pour rester a bavarder ауес ces filles»[8].
Мама́ почти всегда говорила с нами по-французски. Прожив долгое время в чужих краях, я легче говорила на этом языке, чем на своем родном. Уроки французского брала постоянно всюду, где мы жили, с русским было труднее. Когда мой отец жил с нами за границей, то он занимался со мной, давал мне также уроки арифметики. Эти последние были для меня пыткой. Мой отец, при всей своей доброте, был страшно горяч и вспыльчив. Шла я с трепетом на урок его, крестясь. Я никаких способностей к математике не выказывала и ненавидела ее всей душой, а тут еще эта пытка – отвечать невпопад отцу, зная, что он и приколотит при случае, что и бывало. Заливаясь слезами, уходила после его урока. Папа́ нас всех не только любил, но и баловал даже больше мамы. У него была одна особенность – никогда никого из нас не называть по имени, а «ангельчик» или «мой ангел», на «вы». И когда спросишь его, которую из нас он зовет, он указывал пальцем!