к ней и непреклонно вырвал племянника, Братца, из ее объятий. А с другой стороны подошел Влк и положил тяжелую руку на плечо Волчонка – пора! Мокишна, лишившись сразу двух опор, осела на землю и запричитала еще громче, раскачиваясь и стиснув руками голову. И к ее плачу присоединились все без исключения женщины, сквозь слезы смотревшие в спины мужчин, уводивших молодую поросль их рода, их надежду и отраду, в неведомый и страшный лес.
Путь был неблизкий, к заветному озеру пришли уже в сумерках. Луна серебрила воды озера, простиравшегося далеко влево и вправо и, казалось, уходившего в беспредельность, отсекавшего все пути назад и саму надежду на возвращение. На другом берегу во всю длину озера высилась темная, без единого просвета стена – лес.
Подростки сбились в кучку на берегу, мужчины встали полукругом, на некотором отдалении, их лица, смягченные лунным светом, уже не казались суровыми, в них проступала жалость и скорбь. От этого становилось только страшнее. А еще тишина – с момента прибытия на озеро никто не сказал ни слова. Тем яснее был слышен плеск весел, это Влк подгонял к берегу утлую лодчонку, такую маленькую, что в ней и вдвоем не разместиться. Волхв вышел на берег и раздал подросткам по куску лепешки, твердой как камень и затхлой как, как… Нет, в этом мире не было определения для этого запаха и вкуса.
Влк вытянул из своей необъятной хламиды длинный кусок веревки, выхватил из толпы прижавшихся друг другу подростков Братца, быстро связал безвольные руки и ноги. Братец бросил последний испуганный взгляд на Волчонка, тот ответил ему взглядом: «Крепись, брат!» Влк, не церемонясь, бросил спеленатое тело на дно челна, взгромоздился сверху и направился прямиком через озеро. Скоро силуэт лодки слился с далеким лесом, и лишь тихий плеск весел указывал на то, что жизнь еще теплится в преддверии царства мертвых.
Казалось, что этот плеск не прерывался ни на мгновение, а волхв уже пригреб назад, один, за следующей жертвой. С каждым новым подростком, увозимым в неведомое, мужчины делали один шаг назад, еще более отдаляя себя, живых, от обреченных, уже не принадлежавших этому миру. Когда Волчонок остался один, последним, на берегу, мужчины отдалились настолько, что превратились еще в одну темную, без единого просвета стену, в которой только острые в темноте глаза подростка могли различить отдельные лица, преисполненные печали, земной печали.
Волчонок бестрепетно протянул сложенные вместе руки подошедшему волхву, не издал ни звука, когда его ребра в падении нашли ребро лодки, разве что прикрыл глаза, когда хламида усевшегося сверху волхва погасила небесный свет. Он не испугался, он просто ощутил легкое беспокойство, которое охватывает любого человека, которому вдруг отказывается служить прежде надежный член или орган чувства. Уж лучше закрыть глаза и убедить себя, что так тебе лучше думается, чем пялиться в непривычную, абсолютную темноту.
Ребра принесли весть о том, что лодка уткнулась в берег. Спала давившая сверху тяжесть, сильная рука подняла его, встряхнула, как щенка, развязала путы, поставила