консультаций и платили весьма щедро. Но об этой стороне своей деятельности он по многолетней привычке говорил еще меньше, чем о своей службе в КГБ, то есть вообще ничего не говорил.
Но какая-то детская обида на читателей и издателей, отвергнувших его, оставалась и иногда в периоды раздражения прорывалась наружу. Сейчас был именно такой период. Руки Семена Михайловича немного подрагивали, а на щеках двумя пятаками выступил розовый румянец.
– Или вот еще одно слово модное выдумали – код! – Семен Михайлович раздраженно ударил кулаком по стопке новых, в ярких переплетах книг на столе, на корешках которых непременно присутствовало это самое слово. На обложке лежавшей наверху книги из-за чуть сдвинутого в сторону лика Моны Лизы выглядывал безобразный череп. Впрочем, нет, не безобразный, обычный череп, который мог принадлежать и самой благородной Джоконде, и ее служанке-дурнушке из глухой тосканской деревни. – Есть-де некий код, великая древняя тайна, которую некие люди передают из века в век, чтобы объявить ее в день назначенный, а если кто раньше этим кодом овладеет и его разгадает, то ему или власть безграничная над миром, или миру этому конец, или еще что-нибудь столь же апокалиптическое. Вы, Василий Иванович, это читали? – спросил Биркин у своего гостя, показывая ему ту самую книгу с ликом Моны Лизы.
– Не имел удовольствия, – ответил гость.
– И не имейте! – воскликнул Биркин. – Я когда читаю такие книги, рука сама тянется к перу, перо к бумаге, хочется написать, нет, не рецензию, не опровержение, а именно романчик в таком роде.
– Вот и напишите, – с улыбкой сказал Василий Иванович.
– Пробовал, – ответил Биркин и сокрушенно развел руки, – не получается. Точнее говоря, если настраиваюсь на серьезный, строго научный лад, то получается что-то заумное, скучное и неудобочитаемое, я и сам понимаю. А если настраиваюсь на легкий лад, то выходит какая-то пародия. Да и как не пародия?! – вновь загорячился Биркин. – Нет ведь никаких кодов, мне ли не знать! – и тут же, не замечая противоречия: – Да я столько этих кодов расшифровал! – и по инерции дальше: – А сколько выдумал!
– Охотно верю, – вновь с улыбкой сказал Василий Иванович, не уточняя, к какому утверждению относится его вера. Впрочем, если бы Биркин захотел прояснить этот пункт, то Василий Иванович совершенно искренне ответил бы ему, что верит всем трем разом.
Но старый профессор не задал этого вопроса. Он неожиданно осознал, что подхлестывало его раздражение – две стопки коньяка, выпитые за обедом, почти полностью перегорели и настойчиво требовали пополнения.
– Не изволите ли коньячку, дражайший Василий Иванович? – обратился он к своему гостю.
– Семен Михайлович! – укоризненно покачал тот головой. – Страстная же!
– Прекрасно понимаю, глубоко уважаю и искренне сочувствую! – откликнулся Биркин. – Потому и предлагаю на закуску семужку, слабосоленую, во рту тает!
– Благодарствуйте,