Я хотела бежать и давать ему совет прийти с другой женщиной. Наплевать на Нее. Улыбаться. Жить, как хочет. Есть. Пить. И обязательно. Прийти. С другой. Женщиной!
Но муж сказал, что испанцы не поймут и не примут этот совет. Нельзя.
Я уважала Рюмочку и потому не лезла со своим сочувствием и советами… Но я так хотела ему помочь!
Прошел месяц. Другой мужчина, видно, не имел планов на нашу даму… Она одна по-прежнему.
Рюмочка тяжело пережил предательство. Такое ощущение, что его нашли, отогрели, окрылили, одомашнили, а потом бац-и коленом под зад: не такой. На улицу!
Они еще слабо здороваются. Она отворачивается, старается не замечать его. Иногда видятся у нас же. Потому как постоянные клиенты.
И! Тыдыщ! Вчера он подстригся и резко помолодел!
Сегодня он …тамтарарам… барабанная дробь! – пришел с другой! Он её привел обедать и посадил напротив бывшей…
Честно скажу, я иногда подглядывала и любовалась лицом нашей ошарашенной, ошеломленной, офигевшей дамы. Это симфония расстроенных инструментов при пьяном дирижере! Это жалобное соло виолы д'аморе на одной струне с валенком вместо смычка! Это немое "Герасим, ЗА ЧТО?" Это первая встреча грешной задницы, обожающей приключения, со сковородкой в аду! Это проворачивание вором неподходящего ключа в замке дома комиссара полиции… С ожиданием сирены, наручников и удара под дых…
И наш Рюмочка, с улыбкой Гагарина, ясной и невинной, подкладывающий салатик для мило щебечущей и ничего не замечающей спутницы…
Мы отомщены!
Ну ладно, не мы, но, клянусь, мне было приятно. Нельзя унижать никого. Особенно тех, кого ты в себя влюбил, кого поманил любовью. "Мы в ответе"… И все такое.
Я идеалистка, конечно. Но это сделало мне сегодня день!
Дидель в Эль Капитане
Когда я жила в общежитии Мурманского пединститута, на нашем маленьком проигрывателе ( нашем – это Надюшки Малеевой, обладающей кукольной внешностью и оперным голосом…И кто бы мог подумать, что именно она останется работать учителем до сих пор, а я подамся вначале в психологи, потом на телевидение, а потом вообще в испанскую кулинарию) до дыр заигрывались пластинки с песнями Никитиных, Дольского, Таривердиева, Окуджавы, слова которых мы знали практически наизусть.
Антонов был уже выражен слабее, парой пластинок всего, а Машина Времени пришла позже: вместе с субтильным, но очень тогда крутым кассетничком Романтика.
Из Никитиных чаще мною пелись три песни, они же и врезались в память: «Александра», « Птицелов», « Бричмулла».
Александрой, как я уже тогда знала, я назову свою будущую дочь (но основополагающая роль в этом вопросе была сыграна, конечно, фильмом "Москва слезам не верит"), Бричмулла была для меня чем-то золотисто-недосягаемым, цветами какими-то, облаком или закатом, или деревом типа той же чинары, что такое чинара я тоже себя представляла слабо, и только веселый Дидель был вообще ни к селу, ни к городу, но очень бойкий, маршевый и оптимистичный. Когда в комнате не было моих соседок по курсу (а некоторые