Марина.
Таксист долго мялся, потом сказал, что нам перезвонят, и пропал. На новый звонок диспетчер сообщила: сейчас пришлют другого, а этот отказался, несмотря на уговоры, что сейчас в районе аэропорта тихо.
Второй оказался рубахой-парнем: таксовал даже во время войны во всех районах.
– Я на животных смотрю. Только заметались – значит, пора делать ноги. Однажды так попал возле шиномонтажки – колесо спустило. А там ни работников, ни хозяев. И обстрел! Кое-как выбрался. И вроде страха нет, а руки трясутся. Вот мост был совсем разрушен, отстроили, залатали. Видишь, какой бордюр? Он новый, недавно установили.
Бордюр обкусан и покрошен, как печенье. Асфальт в круглых заплатах.
Частный сектор за мостом похож на громадную свалку: старые и новые дома одинаково разбиты, дырявые заваленные заборы, перекошенные кровли, обгоревшее железо и дерево лежит вповалку и вперемешку. Люди только-только сюда возвращаются. Стаи брошенных собак пасутся у обочины. Бегут к машине с умильными мордами. Кошек давно нет.
– Собаки их поели. А кто кормить будет? Правда, я привозил сюда женщину, она им большую кастрюлю варева скармливала. Ты гляди, дорогу расчистили! А то деревья поперёк лежали.
На повороте к монастырю таксист выключает навигатор. По навигатору с той стороны фронта может прилететь мина.
В широком жёлтом поле застыли позвоночники и рёбра зданий. Рядом с дорогой из высокой травы выглядывает крест, потом памятник из гранита, и вдруг я понимаю, что это не поле, это кладбище: разбитое и разбомблённое.
– Тут заминировано, – предупреждает Марина, – и растяжки стоят. Ходим только по дороге!
Я киваю.
Здания вдали – это монастырь. Церковь иссечена осколками, деревянная трапезная сгорела, келейный корпус изуродован. Какие-то подсобные помещения разрушены бомбёжкой, и возле них застыла клумбочка с розами.
Сестры расселены по разным частям города, но каждый день приезжают в разорённую обитель и потихоньку её восстанавливают. Возле теплушки с дровяным отоплением – кладка собранных кирпичей. На сохранившемся куске забора надпись:
«Стыдно воровать в разрушенном женском монастыре!!!»
Небольшой храм Иверской иконы Божьей Матери до отказа забит бабульками. Детей двое или трое, один младенец покрикивает на руках у матери. Мужчин примерно столько же, один даже не снял шапку, а я, кажется, впервые в жизни рада, что родилась девочкой и можно не обнажать голову: в воздухе царит утренняя минусовая температура, и ветер, летящий сквозь пробоины в полуметровых стенах храма, заставляет прихожан теснее жаться друг к другу.
Праздничную службу вёл архиепископ Макеевский Варнава, он прибыл сразу за нами и благословил, проходя мимо. Потом мимо прошла тонкая монахиня с юным лицом и золотым настоятельским крестом на шее.
– Это что – игуменья? – удивилась я.
Марина кивнула.
Под железным скелетом купола положили новые доски, и служба идёт не под совсем открытым небом. Полностью обнажён алтарь, царские врата вынесло