и ту же мантру:
Господи, не дай мне упасть!
Не дай мне превратиться в кусок говна!
Не сделай из меня посмешище!
Дай мне сил и терпения!
Не дай навредить своим детям и превратить их жизнь в разочарование!
Господи, пусть я ещё немного продержусь! Каких-то лет пятнадцать, пока дочери повзрослеют и встанут на ноги. Тогда можешь делать со мной всё что хочешь – лишать меня здоровья и даже жизни. О тихом покое на пенсии я уже не мечтаю.
Я хочу лишь самую малость – чтобы дети мои вошли в жизнь легче, чем это сделал я, и были избавлены от тех страхов, которые сопровождают в ней меня.
Пусть они будут счастливы!
Должен добавить, что под Господом я имею в виду не столько Бога Всемогущего На Небесах, а само мироустройство и тяжёлую её поступь.
От иллюзий, в отличие от моего героя, мне избавляться чудовищно страшно, потому что не знаю, найдётся ли что-то вместо них. Что-то совместимое с жизнью.
Павел тоже совершил бегство от действительности, дав стрекача от ежедневной проклятой работы в мир спортивных ставок, который пока кормит его. Но это случилось относительно недавно. А от иллюзий он избавляется с раннего детства.
И это не бегство. Это другое.
Я радикально разошёлся с ним в жизненных векторах. Если мой путь можно определить как движение к семье, то его – наоборот. Это несколько странно, потому что маленькая семья Тимохина в его детские годы существовала относительно спокойно, а моя – настолько нервно и злобно, что погружаться в семейные отношения вновь категорически не хотелось.
Тем не менее, каким-то не вполне объяснимым образом я преодолел скорбь и тягостные впечатления детства, сумел создать собственную семью и вполне доволен этим обстоятельством. По большому счёту у меня в жизни не осталось ничего, кроме семьи. Литературное творчество к достижениям и жизненному стержню отнести я не могу. Это слишком зыбкая субстанция.
Наверное, просто-напросто я не столь силён, чтобы отказаться от семейной иллюзии и сохранить внутреннюю целостность без тепла – пусть порой и обманчивого – близких людей.
У Павла другая дорога. Он целостен и сосредоточен. Он спокоен и целеустремлён. Он отметает иллюзии в сторону, как сор.
Он Адам Протопласт.
– Тварь ёбаная! – лупит меня по лицу пьяный отец.
Да, с такими воспоминаниями тяжело вступить во взрослую жизнь гармоничным человеком. От них никуда не убежать и не спрятаться. Они непременно настигнут и раздавят.
Чёрт возьми, что же такого я, двенадцати или тринадцатилетний пацан (вроде бы столько мне было) мог тогда сделать и сказать, что заслужил в ответ столько ненависти, столько животной ярости?
Как типичная жертва стокгольмского синдрома я пытаюсь отыскать какое-то логическое объяснение этим выходящим за рамки здравомыслия действиям человека, породившего меня, как-то даже оправдать его. Но не нахожу никаких объяснений, никаких