в груди Люциана какими-то смешанными, волнующими чувствами, которые пьянили.
Парень сидел в кресле, сложив руки на груди и опустив голову: уговаривая себя не смотреть в глаза, иначе дело точно дрянь – он не вымолвит ни слова.
– Простите, – сдавленно промямлил юноша. – Это вышло случайно. Честно.
– Чистосердечное признание не смягчит наказания, – строго произнес Молох и выпрямился, перед этим почесав щеку, покрытую рыжеватой щетиной. – Плевать на оправдания. Взыскание ты всё равно понесешь, щенок, – и встал.
Пульс был уже давно за девяносто; парень смотрел на свои пальцы, шевелил ими, а головы не поднимал. Командир не ощущал таких переживаний. Задумчиво смотря на ученика, он стал вытаскивать ремень из брюк.
– Снимай штаны, принцесса, будем проводить воспитательную работу, – на этих словах Люциан округлил глаза и ошалело посмотрел на генерала, взгляд которого был серьезен, а ухмылка – хитра.
Мужчина кивнул на дверь, ведущую из кабинета в спальню мужчины, где стояла всего лишь двухместная железная кровать с пружинным матрасом. И тут Моргеншерн понял, почему на него смотрели, как на жертву языческому богу: сочувствовали, несмотря на драку. Люциан поднялся, и от страха или волнения у него застрял комок в горле. Парень прошел в спальню, снял пиджак и рубашку. Ослабил ремень на галифе и спустил их.
– Снимай совсем, – приказал Молох и кивнул на кровать. – Становись на колени, а грудью ложись на кровать.
– Так точно, сэр, – отчеканил Моргенштерн, готовясь к худшему.
Он немного жалел, что попал сюда. Онегинская Татьяна, воспитанная французскими романами, должна была рано или поздно столкнуться с реальностью.
Когда колени ощутили холодный пол, Люциан уткнулся лицом в сложенные на постели руки, ощущая острое желание вскочить и убежать. Это сделало бы только хуже. Тяжёлые шаги Молоха раздались за спиной. Он провёл языком по губам, предвкушая безусловно приятный лично для него процесс, и замахнулся. Ремень хорошенько щёлкнул об упругий юношеский зад. Люциан вскрикнул и собрал в ладонях простынь, накрепко закусив губы и выпрямившись.
– Терпи! – самодовольно рыкнул Молох. – Солдат ты или кто?!
Моргенштерн что-то проскулил в ответ, когда получил новый звонкий удар по мягкому месту. Ремень оставлял яркие красные следы на бледной коже, которые щипало и жгло. После нескольких минут порки колени подкашивались, а кровь бежала по венам с бешеной скоростью. Парень часто дышал, глядя на командира снизу вверх. В нервическом состоянии Моргенштерн содрогался от ударов ремня. Он трепетал и часто-часто дышал, не давая крику сорваться с губ. Жмурился и кусал губы, с силой стискивал зубы, дёргался от резкой боли.
Когда Молох увидел, что Люциан возбудился в результате порки, то хмыкнул и молча поднял к себе за подбородок, словно наградив – поцелуем. Горький дёготь его губ обжигал губы Моргенштерна, заставляя разум ненадолго опьянеть.
«Я