ни разу не бывала у нее в комнате на третьем этаже. Она выбрала эту комнату сама и отказывалась слушать доводы Свонни, что лестницы слишком крутые и длинные. И когда Свонни спросила, что подумают люди о дочери, которая позволяет матери в ее восемьдесят лет карабкаться на третий этаж по крутым ступенькам, Аста с ехидной улыбкой ответила:
– Неужели ты до сих пор не научилась не обращать внимания на то, что подумают люди? Они всегда будут что-то думать, и всегда не то, что есть на самом деле.
У себя наверху она держала Диккенса, фотоальбомы, одежду и дневники. Все выставляла как на показ, говорила Свонни. Даже одежду – Аста всегда оставляла открытыми дверцы шкафа, чтобы та «проветривалась». Все, но только не дневники.
Дневники где-то лежали, ожидая своего часа.
8
Июнь, 29, 1910
Jeg voksede op med Had til Tyskerne – eller Pr ш jserne og Ш striiigerne som vi dengang kaldte dem. Krigen mellem dem og Danmark eller skulde jeg sige Bes ж ttelsen af Danmark var forbi I 1864, l ж nge f ш r jeg blev f ш dt, men jeg skal aldrig glemme, hvad min Fader fortaalte mig, hvordan vi maatte give Afkald paa en Del af vores F ж dreland, det hele af Slesvig og Holsten, til Pr ш jsen.
Я выросла с ненавистью к немцам – пруссакам и австриякам, как мы называли их тогда. Война между ними и Данией, или скорее захват Дании, закончилась в 1864 году, задолго до моего рождения, но я помнила рассказы моего отца, как нас вынудили отдать Пруссии часть своей родины – целиком Шлезвиг и Гольштейн. Отцовские дядя и тетя жили в Шлезвиге. Но самое ужасное, что мой дедушка – отец моей мамы – воевал там и был тяжело ранен в ногу. Началась гангрена, и однажды боль стала такой мучительной, что дедушка повесился в сарае за домом. Там его обнаружила моя мама. Ей было всего шестнадцать.
Поэтому я ненавижу немцев. Они все время хотят отобрать у народов их страны. В прошлом году – у Боснии и Герцеговины, и они разорвали Берлинский трактат, на котором держался мир в Европе. Об этом сегодня вечером говорили Расмус со своим партнером по бизнесу мистером Хаусманом. Они часами обсуждают тему, которую я терпеть не могу, – тему войны. Видимо, вместо разговоров о машинах. Я сказала, что, если дело дойдет до войны, мы в ней участвовать не будем, и Дания тоже.
– Женщины, – ласково произнес Расмус. – Что они в этом смыслят?
Я заметила, что мистер Хаусман пытается сдержать улыбку и прикрывает рот ладонью, когда Расмус говорит слова, в которых есть звук «в». Он произносит его как «ф».
– Ефропа готоффится к фойне, – продолжал Расмус. – И не только Афстро-Фенгрия, но Франция и Россия тоже. Запомните мои слофа.
Напрасно я засмеялась. Мой английский тоже далек от совершенства. Я завидую детям – они свободно болтают по-английски, все трое. В следующем году их будет четверо. Я почти уверена, и на этот раз счастлива.
Я забеременела вскоре после возвращения мужа из Дании. Но через три месяца потеряла ребенка и очень жалела об этом. Мне было слишком тяжело и горько, и я не записала об этом в дневнике. Не все можно описать, некоторые вещи слишком глубоки для этого. Затем, не знаю почему – «любви» было предостаточно, – я долго не беременела. То, что свершается внутри женщины, – тайна, и вряд ли кто-то раскроет ее.
Февраль,