с матерью меня людям раньше твоего оставили… Росла… Чо поделаешь? Куда денешься?
Скоро люди стали говорить, что смотреть на меня нельзя без душевной отрады – такова пошла я в красоту… В ту пору я жила в работницах у одного чепурного хозяина. Он-то и надумал сделать меня удобною для своей хозяйской похоти… Языком-то согнуть ему меня не удалось, подарками не сладилось… Кроме силы, ему ничего не оставалось больше…
К тому разу я картошку окучивала за пригоном. Неслышно подкрался хозяин…
Вывернуться-то я вывернулась – иного и быть не могло. Только вгорячах хватила я хозяина тяпкой по загривку. Раскроила… Думала, что он побежал кровь останавливать, а уж, гляжу, обратно с ружьём несётся…
И приставил меня хозяин к стене пригона… А пьяный…
Я кричу ему в самую рожу: «Стреляй, барсук вонючий!»
Какой хозяин стерпит обиду от своей работной девки? Хлестанул он по мне в упор… Да только с такой больной головою и втык промахнёшься.
Слышу я: пуля – чок! Прямо у моего уха щёлкнула! А сам хозяин, гляжу, на земле крутится, воздух ловит широким ртом.
Недолго покрутился хозяин у моих ног – помер.
Кто-то из людей видел, крик поднял. Суматоха пошла: стали разбираться, что да как…
На деле оказалось, что пуля та шальная угодила прямо в железную скобу пригона, отскочила да нырнула в раззявленную глотку самого стрелка. Чо-то, видно, кричал он мне на прощание, да не разобрала я под ружьём-то…
Много нашлось, кто были рады странному исходу неимоверной дури моего хозяина. Потому что не только бедные, а и зажиточные ходили у него в больших долгах. И это немного сровняло мою причастность к хозяйской смерти. Но удивляться люди не перестали такому случаю.
Доудивлялись до того, что вроде бы успела я хозяйскую пулю на лету заговорить. Вот и получилось, что ведьма я, что и пули меня не берут, и огонь не трогает…
А ведь на чужой роток не накинешь платок…
Не жизнь я прожила, Вознесюшка, а муку промучилась.
Рада-радёхонька теперь помереть. Одно меня томит на этом свете: за тебя боюсь.
И замолкла старая и снова открылась:
– Мне бы только до утра дотянуть. Там я выползу на солнышко. Хочу в ограде помереть, на людских глазах… Но и тогда, Вознесюшка, вперёд других ко мне не подходи. На то тебе моя последняя воля! А теперь ступай домой, Господь тебя благослови.
Надо было бы Вознесюшке домой вертаться тем же путём, да чёрт, видно, его загородил…
Вышла она на улицу воротами, не успела путёвого шагу ступить – Степанида перед ней из приоградного бурьяна выросла.
– Ну что? Сходила? Переняла?! Ведьмою жить захотела? Людей морить?!
– Тебя, тётка Степанида, первой уморю, – хотела отшутиться Вознесюшка, да на смелость её Закуриха ажно вздулась:
– А вот мы счас увидим, хто кого первою уморит! – Да опять хвать девку за косы, да грянула сквозным голосом до последней деревенской избы: – Сюда, лю-уди! Вставайтя-а! Сюда-а-а. Ой, глазонькам моим больно, что я видела чичас! –