из стороны в сторону, раздавая приказы.
– Скачи к Андрею Иоанновичу, доложи, чтоб стягивал сюда все силы, москвичи здесь! – крикнул он одному из ратников, а сам глядел, как разворачивается для борьбы московский полк. Звучали сигнальные рожки, слышались крики приказов. Конница выстраивалась в боевом порядке, устанавливались пушки, ставились укрепления с бойницами для стрелков. Один за другим протрещали пищальные выстрелы с их стороны. Пороховой дым, клубясь, облаками рассеивался по воздуху. Ударили в ответ пищали и со стороны старицкого войска.
– Не хотят драться, – догадался тут же Колычев, – запугивают!
Но перестрелки продолжились, воевода слышал, как, шипя и свистя, мимо пролетали пули, увидел, что нескольких его бойцов убило. Еще несколько лежали в траве, удерживая руками кровавые раны.
Затем все смолкло. Прибыл старицкий князь со всем войском, бледный, растерянный, доклады воевод слушал рассеянно, а когда ему показали убитых ратников, уложенных в общую яму, промолвил, кусая губы:
– Да… да…
Московское войско стягивалось и росло, и вскоре стала очевидна бесполезность борьбы. А ночью стало известно, что сбежал нынче боярин Пронский, сбежали несколько княжеских слуг, значительно поредело число ратников. Обдумав все, Андрей Старицкий приказал отправить посла к москвичам, заявив, что желает переговоров. Об этом он рассказал своим воеводам. Молчаливым и тяжелым был этот военный совет. Князь благодарил воевод за верность, говорил о нежелании проливать понапрасну кровь своих подданных и поведал о том, что желает вести переговоры. Бояре безмолвствовали, многозначительно переглядывались друг с другом и кивали.
Белый шатер был установлен у московского лагеря. Значит, Телепнев согласился говорить. Андрей Старицкий, облаченный в кольчугу и панцирь, прямой и гордый, провожаемый сотнями глаз, направился в сторону вражеского лагеря в одиночку, отказавшись от стражи. Лишь на одном взгляде он задержался – издали на него глядела Ефросинья, глядела пусто, с жалостью, видать, плакала всю ночь. И ей князь не показал слабости, отвернулся, продолжив свой твердый и уверенный шаг.
Два московских ратника с каменными лицами пропустили князя в шатер. Телепнев сидел на ковре, по-татарски подогнув ноги в великолепных сафьяновых сапогах, шитых каменьями. На нем была зеленого бархата ферязь, надетая поверх кольчуги, на коленях лежала обнаженная сабля. Он тяжело, с презрением глядел на старицкого князя. Пригласил сесть напротив. Кряхтя, Андрей Иоаннович сел на ковер, откинув полы меховой ферязи и отставив саблю. Какое-то время напряженно молчали, глядя друг на друга.
– Говори же, – прервал молчание Телепнев. Собравшись с мыслями, старицкий князь начал:
– Ведаю, что согрешил, отступил от клятвы в верности великому князю, но более воевать не хочу…
Замолчал, борясь с чувством унижения, опустил глаза.
– Хочу же сдаться на милость великого князя и великой княгини…
Телепнев усмехнулся краем губ, тянул с ответом,